Форма входа
Читем онлайн А еще я танцую - Жан-Клод Мурлева
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Забыл сказать, что она немного косила одним глазом. Назвать ее кривой было бы преувеличением, но все же этот мелкий недостаток обращал на себя внимание. А мне почему-то всегда нравились женщины, у которых, как бы это выразиться поточнее, имеется (помимо округлостей) какой-нибудь дефектик. Ну просто что-нибудь не так. Легкая хромота, или физический дефект, или шрам, или след от ожога, или трудности с речью. Сам не знаю, что тому причиной. С другой стороны, меня всегда влекло к иностранкам. В Вере оба этих качества присутствовали одновременно: у нее игриво косил глаз и она была итальянка. Из Пармы. Одним словом, признаюсь честно: в пятьдесят лет я влюбился без памяти.
На следующий вечер мы оказались в постели; на следующей неделе она села в поезд и приехала ко мне в Дром; еще через неделю уже я мчался в Тулузу. Осенью 2003 года она развелась с мужем и окончательно перебралась ко мне. Она работала переводчицей, и ей было все равно, где жить. С собой она привезла троих детей: двух мальчиков двенадцати и четырнадцати лет и пятнадцатилетнюю дочь. Я в то время по очереди с женами присматривал за своими тремя «норвежскими» детьми – двенадцатилетними дочками-близнецами и их младшим одиннадцатилетним братом, а также за семнадцатилетней дочерью Лорой от второго брака (Пойдем, Котик). Кстати, Лора с мужем и сыном проводят эту неделю у меня в горах, но не будем усложнять. На выходные и каникулы приезжали и остальные дети, в том числе старший сын от первой жены (назовем ее Метаморфозой), который тоже уже успел стать отцом. Я окончательно вас запутал? Ничего удивительного. Ладно, сейчас попробую навести ясность. Итак, осенью 2003 года мы с Верой поселились в доме, превратившемся в филиал психушки благодаря присутствию семерых детей: одного 11 лет, трех – 12 (!), одного – 14, одной – 15 и еще одной – 17.
Последующие годы были самыми безумными в моей жизни. Чего мы только не пережили! Усталость, эйфорию, отчаяние. Но главное – мы были счастливы. Мы столько хохотали посреди этого дурдома, напоминающего нечто среднее между детским летним лагерем и зоопарком. Бывало всякое: ссоры, обиды, оскорбления, даже драки, но они всегда кончались взаимным прощением и слезами раскаяния и примирения. В наших стенах постоянно звучал смех, смывая своими волнами все неприятности. А над всем этим царила постоянная солнечная улыбка Веры – ее фирменная улыбка.
За эти два сумасшедших года я, дорогая Аделина, задумал и написал роман, принесший мне Гонкуровскую премию. Вы и вообразить себе не можете, в каких условиях я его сочинял и как мне приходилось изворачиваться, чтобы найти себе место для работы. Я писал его в поездах, в гостиничных номерах, но главным образом (поскольку мой кабинет превратили в спальню) – на кухонном столе, под кухонным столом, лежа в постели, сидя в постели, в прачечной (часто), в ванной, а в теплые дни – забравшись на дерево или в стоявшую в гараже машину, или спрятавшись за поленницей дров, или пристроившись возле мусорного бака. Клянусь вам: я написал не одну главу в туалете, законопатив уши берушами, а сверху для надежности нацепив наушники от плеера. Я ел с этим романом, спал с ним, готовил с ним еду и ходил по магазинам. Два года вдохновенных трудов. Вера читала рукопись, хвалила и давала советы. Черт возьми, я заслужил эту премию! Мы ее заслужили!
Кстати, помнится, в одном из писем вы предсказали мне нобелевку. Откуда у вас подобные мысли? Вот уж я посмеялся. Только представьте себе на минуту: 1929 год – Томас Манн; 1954-й – Эрнест Хемингуэй; 1970-й – Александр Солженицын; 2014-й – Пьер-Мари Сотто. Найдите в списке лишнего.
Нет уж, хватит с меня и Гонкура, тем более что слава вовсе не ударила мне в голову. Мне уже было 53 года, и, чтобы лишить меня ориентиров, потребовалось бы что-нибудь покруче. Когда схлынуло первоначальное возбуждение, о котором я вам при случае как-нибудь расскажу, – поверьте, эта история стоит пакета попкорна (у меня такое впечатление, что я уже не меньше трех раз обещал вам при случае о чем-то рассказать; похоже, это превращается в привычку), – так вот, едва схлынуло возбуждение, как передо мной снова встал вопрос, неизменно возникающий после выхода каждого очередного романа: ну хорошо, мальчик мой (я часто мысленно называю себя мальчиком), а что же дальше? Иначе говоря, для меня ничего не изменилось.
Жизнь продолжалась. Дети подросли и один за другим уехали учиться. В сентябре 2004-го Лора перебралась в Лион. Это не прошло незамеченным – в доме она играла роль всеобщей старшей сестры. Годом позже, в 2005-м, нас покинула Глория (старшая дочь Веры), она тоже уехала в Лион. Таким образом, обе старшие девочки сделали нам ручкой.
Следующей осенью Матео (старший из сыновей Веры) поступил на учебу в Валанс и стал приезжать домой только на выходные. Тут настала небольшая передышка – статус-кво закрепился на два года, до осени 2008-го, когда нас постиг тройной удар: мы одновременно лишились моих дочек-близняшек и младшего сына Веры Диего.
С нами оставался только мой младший, Джон, которого Вера очень любила. Дом вдруг словно увеличился в размерах – можете мне поверить, я знаю, о чем говорю. И вот, когда осенью 2009-го Джон тоже уехал в училище по производству струнных инструментов, в Вогезы, то есть, с нашей точки зрения, почти на Аляску, для Веры это стало тяжким испытанием – куда более тяжким, чем для меня.
Ну что ж, мы просто чаще включали музыку, пытаясь обмануть тишину дома, и выбирались на люди.
Но только Вера изменилась. Она принялась… (Только что приехал домой и спешу вернуться к своему рассказу, прерванному в пятницу. Начал я его утром за ресторанным столиком, глядя за окно, на падающий снег, и продолжил вечером, сидя на двухъярусной кровати, которую делю с пятилетним внуком (сыном Лоры): я сплю наверху, он – внизу. («Деда, ты чего там делаешь?» – «Пишу письмо». – «Кому?» – «Одной тете». – «А скоро ты свет выключишь?» – «Ладно, выключаю». – «Спокойной ночи, дедуль». – «Спокойной ночи, мой хороший».) Той осенью Вера изменилась, и зима ничего не исправила. Нет, вела она себя по-прежнему и была такой, как всегда: внимательной, доброй, нежной и непредсказуемой. Но – и это особенно чувствовалось по вечерам – что-то пошло не так. На нее словно падала какая-то пелена. Не знаю, как лучше выразить то, что с ней происходило: на нее – на ее тело, лицо и душу – словно и в самом деле опускалась пелена. Меня так и подмывало ухватить ее двумя пальцами и сдернуть, но я не сумел. Мы лежали рядом в нашей постели. Она брала меня за руку, клала ее себе на грудь, закрывала глаза и шептала:
«Поговори со мной».
И я говорил. О чем, ей было более или менее все равно. Наверное, просто хотелось слышать звук любимого голоса. Я вперемешку делился воспоминаниями детства и юности. Если рассказ выходил смешным, она растягивала губы, благодаря меня за усилия. Иногда она легонько сжимала мою ладонь, и тогда я замолкал.
Когда у нас бывали гости, она превращалась в почти прежнюю Веру. Но стоило нам остаться вдвоем, ее опять окутывала пелена. «Поговори со мной». Я думал, она заболела, но нет, она наотрез отказалась обращаться к врачам, включая психотерапевта. А если Вера не желала чего-то делать, заставлять ее было бесполезно.
Летом в доме снова настала привычная суматоха. За столом нас собиралось от восьми до двадцати четырех (иногда) человек. Мне казалось, у нас в бассейне постоянно кто-то плещется. Ах да. В денежном выражении Гонкуровская премия носит символический характер (и составляет десять евро), но после ее присуждения продажи книги, удостоенной награды, пошли вверх, и в 2007 году мы вырыли у себя во дворе просторный бассейн. Мне еще долго не верилось, что он мой. На протяжении нескольких месяцев мне все снилось, что вот я лежу на краю бассейна, а тут приходит некто и велит убираться вон. Я в ответ бормочу, что это мой бассейн, следовательно, я имею полное право оставаться в нем после закрытия, и вообще, он у меня никогда не закрывается, но мой голос никогда не поднимался выше шепота, и главное, я сам начинал сомневаться – а в самом ли деле этот бассейн принадлежит мне. Одним словом, лето промелькнуло в веселой суете. Потом наступила осень. Мы снова остались вдвоем. В опустевших комнатах снова поселилась тишина, и вернулась пелена. Вера опять прижимала к своей груди мою руку.
«Поговори со мной».
В четверг 28 октября 2010 года я уехал в Лион, где читал лекцию в университете и проводил очередную автограф-сессию в книжном магазине. Как обычно, утром я вызвал такси (машина у нас была всего одна, и я всегда оставлял ее Вере), добрался до вокзала Валанса, а там сел на поезд. Пообедал с лионскими книготорговцами в ресторанчике в Старом городе, днем прочитал студентам свою лекцию, а потом примерно до семи вечера подписывал в магазине книги. Меня приглашали на ужин, но я спешил вернуться домой, поэтому сел в поезд, доставивший меня до Валанса, и на такси доехал до дома. Часы показывали четверть десятого. Я расплатился с таксистом, и он укатил. Наша машина стояла на своем обычном месте. В окнах горел свет; дверь не была заперта на ключ. Я вошел и позвал Веру. Ни в гостиной, ни в спальне, ни в других комнатах ее не оказалось. В доме было чисто. Она не оставила ни письма, ни даже коротенькой записки. Больше я ее не видел.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу А еще я танцую - Жан-Клод Мурлева бесплатно.
Похожие на А еще я танцую - Жан-Клод Мурлева книги
- Плохая Мари - Марси Дермански - Зарубежная современная проза
- Обнаженная в зеркале - Джордж Сильвестр Вирек - Зарубежная современная проза
- 1900-й. Легенда о пианисте - Алессандро Барикко - Зарубежная современная проза
- Бойтесь своих желаний… - Джеффри Арчер - Зарубежная современная проза
- Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг - Зарубежная современная проза
- Ураган в сердце - Кэмерон Хоули - Зарубежная современная проза
- Тысячи ночей у открытого окна - Мэри Элис Монро - Зарубежная современная проза
- Парфянин. Книга 2. Испытание смертью - Питер Дарман - Зарубежная современная проза
- Расколотое небо - Светлана Талан - Зарубежная современная проза
- Все, чего я не сказала - Селеста Инг - Зарубежная современная проза