– И так на всем – цены неимовернейшие, а достать трудно. Ведь грибы, ягоды – кажется, чего бы им дорожать, а вздули в три да четыре раза. Там, в России, говорят, бог знает до чего дошли – непредставимое что-то совершается. Наш ведь с голоду помирает в плену, а немцам житье у нас – малина: и корнит и жалованье еще платит. Приходит немец; в лавку, спрашивают с него цену, а у него свое: «Нэт, мадам, я привык давать вот такую цену.» И дает почти вдвое дороже. Так один, другой, третий. А наш торговец, известное дело, рад при случае чужую кровушку похлебать. Заупрямится и вздувает. Немцу денег не жаль, на что они ему и присылаются из отечества – вот какая неожиданная махинация, разве у них все угадаешь? И свобода – гуляй, наслаждайся. Мы тут в окопах, а враги, пленные – с нашими женами, дочерьми гуляют, разве это подобает, господа?

Капитан примолк, ухватил левой рукой правый ус и теребил его нещадно.

Дальше был разговор о коварстве и умной политике Румынии, которая закупила у нас своевременно огромную партию украинских коней, продала Германии медь и уверила согласников, что также могла она ее продать и Франции и России, кому угодно – коммерческое, дескать, дело, и никакая тут связь не поддерживается.

Кончил есаул тем, что пересказал нам все характерные эпизоды своей боевой жизни – с ночными разведками, позиционной скукой, упоительной атакой, со всеми происшествиями повседневной жизни.

Забунтовал как-то у него казак: «Не хочу, говорит, идти в окопы и с коня не сойду».

– Порешили, послали мы на родину письмо, описали его казацкую храбрость. Кошевой вместе с матерью сообщили обратное мнение, и теперь лучше того казака нет другого: в обозе силой не оставишь, а на деле – от смерти чудом только избавляется. Был и такой случай с фуражиром: привез сено, дает записку – уплочено и получено 125 рублей… Только вижу по лицу у него, что дело не ладно, в глаза мне не смотрит, а говорит часто и много, словно пытается словами загородить от меня настоящую правду. По свежим следам отослал я вестового и обнажил дело начистую: 25 рубликов пожелал он оставить себе.

– Ну и что ж вы ему сделали?

– А ничего. Только узнали все да чуждаться его начали. От дела отставлен и ходит теперь, будто на смерть приговоренный. Отходится – поумнеет, ошибка с кем не бывает.

Проводили мы капитана уже поздним вечером. Хлюпал дождь, на два шага перед собой не было видно. Беспрестанно ухали пушки – они уже не успокаивались ни в ту ночь, ни в следующий день.

Рано поутру пришло известие, что наш корпус (13-й) перешел в наступление.

Ждем с минуты на минуту приказа идти на работу.

Мотылек

За окном, словно сеть, замерла паутина. Каждый вечер огромный паук в ней качался, как в люльке, и жадно следил: не качнется, не вздрогнет ли сеть?

Прилетел мотылек. Долго бил о холодные стекла и рвался напрасно к огню: не по силам ему был холодный заслон. А паук все следил и метался из края, на край, загоняя его в паутину… Испугался его мотылек, заробел и стремглав от окна отскочил, липкой сетью опутавши крылья. Налетел, закружил его хищный паук. Спутал, свил его в шарик и долго кружил в паутине, и дрожал мотылек, обессилев в напрасной борьбе. Свил, как жгутик, его беспощадный паук, прикрутил и повлек в свою темную нору.

Больше нет мотылька. Он погиб на пути к золотому, как солнце, огню. Его спутали тонкие, липкие нити, беспощадный, как смерть, отвратительный, цепкий паук утащил его в мрачную, темную, тесную нору. И сосет его кровь. Понемногу, спокойно, чтобы знал мотылек, как жестоко и страшно на светлом пути к золотому огню.

11 августа

Я хотел бы в поэзии – светлой,как солнечный луч,Позабыть все тревоги мирские,Я хотел бы остаться навеки спокоен,Скрытый тенями царственной тоги.Страшно вспомнить, как многопотрачено силНа борьбу за житейскую долю.Страшно знать, что в награду себе получилЯ лишь скорбный мой плач и неволю…Я невольник. Я раб, не увенчанныйлавром певца,А в душе моей струны рыдают.Я бродяга в поэзии – жил и умру,И детей у бродяги не знают.

От автора: Ну и плохо же, брат.

24 августа

Веселье

Каждый день по окончании работ на условленное место выходит Сорока с гармоникой через плечо, и за ним, словно на привязи, с опущенной головой плетется Петров, обеими руками обхватив свой желтый бубен. Сорока состоит в каптенармусах; рослый, широкий мужик, с добрым и умным ладом, он незаменим во время передвижения транспорта: одному посулит, другого наградит, и все помнят его могучую лапу. Помнят, боятся и любят. Семенов заведует обозом и знание строевой службы доказывает постоянно и ревностно: то без шапки возьмет под козырек, то на дневальство поставит без распоряжения начальника. Шаров – больной и тихий солдатик с красивыми темными глазами и прекрасным почерком: до войны он был сельским писарем, почему и пускает иногда в разговоре «высокие» словечки. Медленно подходят они к заветному бревну, медленно опускаются, и Сорока начинает пробовать басы. Шаров в это время из бокового кармана вытаскивает палочку и слегка постукивает ею по бубну. И вдруг Сорока, словно усыплявший до сих пор чужое внимание этой вялой пробой басов, объявляет на самых высоких нотах камаринского. Шаров только и ждал рокового момента: шея вытянулась, взор уперся в одну точку, и правая рука дрогнула… Быстро и четко, торопясь угнаться за хмельными звуками, дробит его таинственная палочка, дробит, переливается. Бывают моменты, когда в исступлении он бьет себя бубном по коленям или с размаху как бы нечаянно ударит по голове зазевавшегося соседа – это момент наивысшего напряжения. Быков, который вылетает из толпы, подобно чертенку, и трется беспомощно на одном месте, в этот момент неистовствует: он хлопает, бьет себя по бедрам, вертит головой, силится закинуть себе на шею правую ногу. На месте пляски обычно за Быковым остается глубокая яма – признак того, что вся буря прошла на одном месте. Пляс захватывает. Старики, окружавшие плясуна, дергают ногами, вскидывают плечами, толкутся и жмутся друг к другу. И бывают случаи, когда терпения не хватает, старики не выдерживают и лебедями пускаются по кругу. Движенья уж слабы, бессильны и бестолковы, но сколько тут раскрытого желанья объявиться соколом, молодым молодчиком! Вон посмотрите, например, как ныряет по кругу Сидоров, который до сих пор все жаловался на больные ноги и худые подметки. Правда, подметки ему подбили, но ведь ноги болят по-старому. А не хватило вот терпенья старику, заняло дух, замутило голову.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});

1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 71 ... 74

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дневник. 1914-1916 - Дмитрий Фурманов бесплатно.

Похожие на Дневник. 1914-1916 - Дмитрий Фурманов книги

Жизнь по «легенде» - Владимир Антонов - Биографии и Мемуары
Болельщик - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
Я из Ленинакана - Алексан Аракелян - Биографии и Мемуары
Дневники полярного капитана - Роберт Фалкон Скотт - Биографии и Мемуары
Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича - Соломон Волков - Биографии и Мемуары
Темы с вариациями (сборник) - Николай Каретников - Биографии и Мемуары
Сергий Радонежский. Личность и эпоха - Константин Александрович Аверьянов - Биографии и Мемуары / Религиоведение / Прочая религиозная литература
Из дневников (Извлечения) - Дмитрий Фурманов - Биографии и Мемуары
Разделяй и властвуй. Записки триумфатора - Гай Юлий Цезарь - Биографии и Мемуары
Причуды памяти - Даниил Гранин - Биографии и Мемуары

Оставить комментарий