Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он с хмурым видом задумался, потом лицо его медленно просветлело.
— Послушай. При желании ты можешь сделать для меня доброе дело. В конце концов это письмо принес тебе я. Тебе нужно только написать несколько слов обо мне на его обороте. Обер-ефрейтор Штевер хороший солдат, всегда выполняет приказы — обращался со мной хорошо — что-нибудь в этом духе. Ну, как? Добавь, что я друг всем заключенным. Потом распишись, укажи звание и дату, что бы все было официально.
Он достал карандаш и протянул его лейтенанту. Ольсен приподнял бровь.
— Докажи, — сказал он. — Докажи, что ты друг заключенному, и я выполню твою просьбу.
— Доказать? — Штевер рассмеялся. — Ну, ты наглец!
— Тебе не кажется, что ты еще больший? — мягко спросил лейтенант.
Штевер закусил губу. Опустил взгляд на письмо и снова прочел внушавшее ему ужас имя человека со шрамом.
— Чего ты хочешь? — угрюмо спросил он.
— Отдай мне капсулу. Больше ничего не прошу.
— Ты, наверно, бредишь! Меня самого казнят, если выяснится, что ты покончил с собой, не дав привести приговор в исполнение.
Ольсен пожал плечами. Ему вдруг стало безразлично.
— Как знаешь. Мне все равно умирать, так что особого значения это не имеет. Я думал, будет иметь, но теперь, когда пришел час, вижу, что нет. Однако на твоем месте, Штевер, если ты хоть сколько-то дорожишь жизнью, я серьезно подумал бы о том, чтобы заказать стальной корсет. Знаешь, от Легионера тебе не уйти. Он всегда настигает жертву, рано или поздно.
Штевер стал беспокойно покусывать нижнюю губу.
— Я хотел бы помочь тебе, честное слово. Сделал бы все, чтобы вызволить тебя из этого положения — но отдать капсулу не могу, это будет стоить жизни не только мне…
— Смотри сам, — сказал Ольсен, отворачиваясь и не трудясь стоять навытяжку. — Мне все едино.
Пришли за ним после ужина. Повели во двор подземным туннелем. Первым шел священник, заунывно читавший молитвы. Казни совершались в небольшом огражденном дворике, укрытом от посторонних глаз. На воздвигнутом эшафоте стоял палач с двумя подручными, у всех троих были черные сюртуки, цилиндры и белые перчатки.
Осужденных казнили парами. Сотоварищ Ольсена по смерти был уже там. Когда на месте оказались оба, начальник тюрьмы проверил их личности, первый подручный вышел вперед и срезал у обоих погоны, лишая их звания и достоинства.
Лейтенант Ольсен стоял, наблюдая, как его сотоварищ медленно поднимается по лесенке. Священник начал молиться о спасении его души. Двое подручных помогли приговоренному занять нужное положение и привязали его. Палач занес топор. Лезвие в форме полумесяца ярко блестело в лучах заходящего солнца. Раскрыв рот, палач прокричал оправдание деянию, которое собирался совершить:
— За фюрера, рейх и немецкий народ!
Топор пошел вниз. С легким стуком коснулся плоти и прошел сквозь нее. Удар был мастерским, его нанес человек, знающий свое дело. Голова аккуратно скатилась в корзину, из разрубленной шеи брызнули две струи крови. Тело задергалось, закорчилось. Подручные быстро, ловко сняли его с помоста и опустили в подготовленный гроб. Голову положили между ногами трупа.
Присутствующие расслабились. Оберкригсгерихтсрат доктор Йекштадт, председатель вынесшего приговор суда, неторопливо закурил сигарету и обратился к доктору Бекману.
— Что бы ни говорили о такой казни, — заметил он. — нельзя отрицать, что она быстрая, действенная и простая.
— Если все идет по плану, — пробормотал ротмистр, стоявший позади Йекштадта и слышавший его.
— Должен признаться, — сказал доктор Бекман, — что нахожу ее неприятным зрелищем. Кажется, я никогда не перестану задаваться вопросом, что испытываешь, ожидая падения топора — при этом возникает странное ощущение…
— Мой дорогой друг, — сказал Йекштадт, — с какой стати изводить себя бесплодными мыслями? Эти люди предали свою страну и заслуживают справедливой кары. Но мы с вами, — он улыбнулся нелепой мысли, — мы с вами никогда не окажемся на их месте! Совершенно очевидно, мой дорогой доктор, что не будь нас, юристов, в стране сразу же воцарился бы хаос. Поэтому мы, осмелюсь сказать, совершенно необходимы.
— Вы совершенно правы, — согласился Бекман, поворачиваясь, чтобы видеть второе зрелище вечера. — Ни одна страна не может существовать без юридической системы.
Лейтенант Ольсен медленно, уверенно поднялся по лесенке. Подручные поставили его в нужное положение. Разум его был пуст. Почти пуст. Он вспомнил, что за секунды до смерти перед глазами человека должна пронестись вся его жизнь, и чуть ли не с раздражением подумал, почему даже теперь воспоминания не проходят перед ним для последнего осмысления.
Он начал целенаправленно обращать мысли в прошлое, в драгоценные личные воспоминания, в личную историю, но прежде чем в памяти возникла хотя бы одна яркая картина, топор опустился и жизнь его оборвалась.
IX. День рождения
В желудке Порты боролись за пространство четырнадцать кружек пива, девять стаканчиков водки и семь абсента, а сам Порта, шатаясь, тащился по залу к пианино.
Шел он на согнутых ногах, поскольку был так пьян, что не мог контролировать мускулатуру. Его заносило из стороны в сторону, он икал, хватался за столы и стулья, чтобы не упасть, то и дело смахивая на пол бутылки и стаканы. Три раза падал, и его приходилось поднимать на ноги.
Наконец Порта достиг своей цели, но эти усилия оказались невыносимыми для беспокойного содержимого его желудка. Повалясь на пианино, Порта открыл рот и позволил всему вылиться.
Пианист свалился навзничь с табурета.
— Грязная свинья! — заорал он. — Смотри, что ты наделал с моим инструментом!
Вместо ответа Порта лишь непроизвольно взмахнул рукой и свалил на клавиши полную кружку пива. Шатаясь, подошел к табурету и грузно плюхнулся на него. Сосредоточенно нахмурился и толстыми, как сардельки, тяжелыми, как свинцовые гири, и дрожащими, как соломинки в бурю, пальцами, забренчал подобие хорошо знакомой мелодии.
Поилец Бернард вскочил на стол и двумя бутылками шампанского принялся отбивать такт о потолок. Зал огласился звучанием пьяных голосов, лишь отдаленно приближавшихся к унисону:
Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor,Stand eine Laterne und steht sie noch davorSo wollen wir uns da wiedersehnBei der Laterne wollen wir stehenWie einst, Lili Marlene[60].
He присоединился к хору только Малыш. На колене у него сидела девица, он неторопливо раздевал ее с тем же небрежным упорством, с каким можно ощипывать курицу. Девица то сучила ногами, то вопила, не зная, наслаждаться ей или возмущаться.
Пианист, будучи уже не в состоянии выносить вида своего инструмента, залитого пивом и рвотой, сделал решительную попытку согнать с табурета Порту. Порта перестал играть, любовно обвил его шею руками и сжал их. Через несколько секунд несчастный пианист летел головой вперед в сторону кухни. У самой стены он упал к ногам Хайде и почти коматозного Барселоны.
В то время, когда шло это веселье, по коридору фульсбюттельской тюрьмы двигалась мрачная процессия. Шестеро солдат в мундирах СД, священник, врач, несколько судебных чиновников и старушка. Шли они медленно, чуть ли не с трудом, к обитой зеленым сукном двери в конце коридора. Казалось, им хочется оттянуть тот миг, когда они повернут дверную ручку и войдут. Но этот миг все-таки наступил, и процессия медленно прошествовала в находящуюся за дверью комнату.
Через четверть часа дверь открылась снова, и процессия вышла в коридор. Теперь все шли быстрее. Шестеро солдат из СД, священник, врач и несколько судебных чиновников. Только вот старушки с ними уже не было.
Шум, несшийся из «Трех зайцев» на Давидсштрассе, был слышен с ужасной ясностью за несколько улиц — даже в лазарете на Бернхард Нохтштрассе, где завидующие пациенты беспокойно метались, ворочались и бранились. Это был шум безудержного, кружащего голову, одуряющего пьянства, и вырывался он в ночь в нескончаемом крещендо.
Владелец «Трех зайцев», широко известный как Поилец Бернард, отмечал свой день рождения в особой комнате в задней части бистро. Допущены туда были только самые привилегированные из завсегдатаев.
Первым там появился Малыш — вскоре после полудня. Нашел он Поильца сидевшим на маленькой стремянке и руководящим подготовкой к вечернему увеселению. По комнате были протянуты бумажные гирлянды и китайские фонарики, по углам стояли ящики с пивом и шампанским.
— Кое-кто сказал, что у тебя день рождения, — начал Малыш.
Бернард кивнул.
— Кое-кто прав.
— Отлично, — сказал Малыш. — В таком случае, поздравляю. Я только хотел сперва удостовериться.
- Направить в гестапо - Свен Хассель - О войне
- Трибунал - Свен Хассель - О войне
- Боевой клич - Леон Юрис - О войне
- В списках не значился - Борис Львович Васильев - О войне / Советская классическая проза
- Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер - О войне
- Афганский «черный тюльпан» - Валерий Ларионов - О войне
- Война все спишет - Леонид Рабичев - О войне
- Кружок на карте - Владимир Баскаков - О войне
- Весь невидимый нам свет - Энтони Дорр - О войне
- Четыре шага - Константин Симонов - О войне