Тридцать третье марта, или Провинциальные записки - Михаил Бару
- Дата:15.08.2024
- Категория: Проза / Русская современная проза
- Название: Тридцать третье марта, или Провинциальные записки
- Автор: Михаил Бару
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Михаил Бару
Тридцать третье марта, или Провинциальные записки
Предисловие Вадима Жука
Вот вам автобус, а вот паровоз, электричка,Вот вам родная, родная, родная страна.Кто она вам? Мама, мачеха, тёща, сестричка?Или подружка? А, может, по Блоку – жена?
«Нужно проездиться Вам по России», —так назидал Николай на странице из «Выбранных мест».Белое пёрышко ход продолжает гусиный,Значит, поехали. Что же мы видим окрест?
Что же мы видим? Как наши устроены глазки,То и увидим. Радищев увидит одно,Пушкин – другое. А что предадим мы огласкеИз наблюдённого? То-то, дружок, и оно.
Что наша мысль – с коромыслом бредущая вумен,Или стремительно с горки летящий малец?Кто нам позирует – мокрые личики гумен,речка, буфет, календарик древесных колец?(Гоголь, проездившись, стал, между прочим, безумен,автор не метит в пророки, пока ещё жив, остроумен,вряд ли его ожидает подобный конец.)
Автор в дороге. Он тихая часть населенья,Он населяет гостиницу или избу,Верит, и правильно делает, в щучье веленье,Борется с неодолимой писательской ленью,И, слава Богу, не пишет про «путь» и «судьбу»Милой Отчизны. А пишет про травку-муравку,Шуйское мыло, про город Ковров и коров,Неторопливо заходит в музей или в лавку,Нижет, за главкой, как бусинку, новую главкуИли, как рыбку за рыбкой, на прутик улов.
Славное чтение! Где не бывал – интересно,Где побывал – так свои впечатленья сравнишь.Это известно, а это тебе неизвестно,Это смешно, а над этим слегка загрустишь.
Славная книжка! На чтенье глаза раскатаешь,Вытянешь ноги на тёплой московской печи,Да и лежишь себе – Мишину книжку читаешь…Вот и читайте. А ты, Де Кюстин, помолчи.
Предисловие автора
Люблю жанр путевых заметок. И читать, и писать. Теперь, однако, все больше пишут об экзотических странах, о модных курортах, где все включено, вплоть до безоблачного неба и лазурного моря. Но я не бываю в дальних странах и скучаю на курортах. Впрочем, я на них и не езжу. Там, где я бываю… Нет, не получается у меня предисловия. Начну лучше с эпиграфа. К путевым заметкам нет лучше эпиграфа, чем гоголевское «Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги…». Из Гоголя, кстати, трудно брать эпиграфы. Это вам не Сорокин или Бегбедер какой-нибудь. Из этих взял цитату и немедленно закрыл книжку, а разве закроешь Гоголя? Тут же начнешь читать дальше, дальше… И долго еще будешь идти об руку с его героями, повинуясь его чудной власти… Все равно не получается предисловия. Ну и черт с ним. Напишу как есть. Простым языком, которым я ем и заклеиваю почтовые конверты.
Как я писал эту книгу. Если одним словом, то долго. Лет пять, не меньше. Потому, что писал в свободное от работы время. Её можно назвать книгой выходного дня. Еще праздничного и отпускного. Это граф Толстой делал перерывы только на косьбу и Софью Андревну, а мне приходилось каждую неделю прерываться на пять рабочих дней. Сначала я садился в машину, автобус, поезд или самолет и ехал в какой-нибудь маленький или не очень, или очень большой, но непременно провинциальный город*. Чаще все же в маленький. Порой совсем крошечный. Такой как, к примеру, Чухлома в Костромской области, или Пошехонье в Ярославской, или Мосальск в Калужской. В глубинку, другими словами. Глубинку не в том смысле, что это глухомань какая-то, нет, а в том, что глубина, без которой не бывает ни реки настоящей, ни моря, ни даже океана.
Мои заметки, однако, не претендуют на глубину. Наблюдатель я поверхностный. Приехал на денек, а иногда даже на несколько часов, побродил по городу, зашел в музей, в храм и вернулся в столицу.
Бывает так, что и музея в городе нет. Бывает, что и храм разрушен. Тогда иду смотреть развалины. Бывает, что и развалин нет, а пыжится на их месте какой-нибудь особняк со злыми собаками или супермаркет с перекошенным от запаха протухшей селедки крыльцом. Тогда… тогда вообще все могу выдумать из головы. Я пишу о провинции, которая у меня в голове и которую я люблю. Не ищите в этой книге подробных сведений о расписании автобусов, ценах в придорожных гостиницах и ценах на воблу в Рыбинске или картошку в Талдоме. Всего этого я не запомнил.
Зачем я вообще туда ездил, если даже на такие простые вопросы не могу ответить? Зачем вы лежите на диване и чешете спину пультом от телевизора? Читайте дальше и не задавайте глупых вопросов. Книга еще даже и не начиналась, а вы уже хотите знать больше, чем ее автор.
Поскольку все это происходило в выходные дни, то возвращался не в Москву, а на дачу. Садился возле окошка, брал чистый лист бумаги, делал одухотворенное лицо, умакивал перо в чернильницу… и тут выключалось электричество. Сосед по деревне включал какую-нибудь электрическую пилу или рубанок, и напряжение падало не до нуля, но до минус единицы. Что-то он там постоянно строгал или пилил, а если не пилил, то долбил точно девяностокилограммовый дятел. В деревне электрическая сеть, точно советская авоська – состоит из сплошных дырок. Но я отвлекся от предисловия.
Поскольку чернильница у меня электрическая, да и бумага тоже… я шел обедать или курить в поле, или пить на рыбалку, или косить траву на лужайке у дома, если не удавалось откосить. Наобедавшись, накурившись, напившись наловившись рыбы и натерев косой мозоли на руках, я снова садился за стол и теперь уже мозолистой рукой брался за перо и… тут кончались выходные. Рабочая неделя пробегала быстро, и я снова…
Какие-то подробности, конечно, забывались. Я уже не мог вспомнить – проезжала ли, к примеру, Чухлому Екатерина Великая по пути из Петербурга в Москву или Павел Первый (это был именно он) остался в Гатчине из-за насморка, сдал билеты и вообще никуда не поехал. Что мне, жалко Чухломе визита Екатерины? Да на здоровье. Хоть со всеми тремя внуками. Не только проезжала, но еще и клад там собственноручно утопила в Чухломском озере, и этот самый клад до сих пор ищут местные рыбаки при помощи одомашненных русалок (хотя насчет того, кто кого одомашнил, у русалок другое мнение). Когда таких рассказов набралось несколько десятков, я решил составить из них книжку.
И тут вдруг выяснилось, что книг получилось две. Пока я курил в поле и ловил рыбу, пока собирал землянику в лесу, пока обедал и косил, из поля и леса, из ягод земляники, из кузнечиков и рыбалки, из тощих деревенских коров и пьяненьких пастухов, из дождя и снега, из весны и лета, осени и зимы выросли маленькие рассказы.[1]
Тексты этих двух книжек я решил переплести между собой, а то, что получилось, издательство Live-book переплело под одной обложкой.
* * *В небе облака еще зимние, а ветки деревьев, на которых они раскачиваются, уже весенние. В поле, на снежном насте мышиных следов столько, что мышкуют и лисы, и собаки, и даже грачи, как всегда прилетевшие раньше времени и не знающие, чем себя занять. Ну, это в поле, а в городе их сестра по весне мышкует нашего брата. Зимой-то его никак не добыть. Он с осени себе пива, чипсов, бульонных кубиков как запасет, как телевизор включит, как хоккей станет смотреть – ни за что его из норки не выманить. Другое дело – весна. К этому времени он все запасы свои подъест, крошки с треников тоже соберет, схрумкает, форточку приоткроет и осторожно красным носом своим воздух втянет. Сделается ему любопытно до мурашек. И в этот самый момент перед его убежищем их сестра ножками на шпильках как начнет перебирать – точно на арфе или на гитаре играет что-нибудь этакое – острое и зажигательное. Высунется наш доверчивый брат из норки, увидит эти острые шпильки, эти сверкающие ножки, уходящие в самое… и это самое, от которого ясным днем становится темно в глазах и в этой темноте вспыхивают разноцветные искры… Тут-то он и пропал. Ловко схватят его ласковые, цепкие ручки и понесут за моря, за леса, за высокие горы. Станет он вырываться, кричать, звать на помощь и проснется в таком холодном поту, что пижама инеем покроется. Вздохнет судорожно, со всхлипом, свернется калачиком и завалится к жене под бок. Угреется и в другой сон упадет. И приснится ему, будто бежит он по чистому полю, а над ним облака еще зимние, а ветки деревьев, на которых они раскачиваются, уже весенние.
* * *Снег в тени еще скрипит под ногами, но в полдень на солнце, если замереть, можно услышать, как растут сосульки, как бродит в них талая вода. С черного шатра колокольни на черный купол собора и обратно стремительно перелетает воронье. Кажется, что колокольня и собор отрывают от себя куски кровли и меняются ею. Внутри собора прибираются перед службой. Моют полы, доливают масло в лампады и пылесосят ковровые дорожки. Пылесос гудит ровно и сильно. Высокая сухая старуха в пуховой ангорской кофте водит щеткой пылесоса по дорожке, лежащей на полу рядом с иконой Николая Угодника. Время от времени она взглядывает на потемневший от времени лик и быстро говорит, чуть жестикулируя при этом свободной рукой. Что-то он ей отвечает, но из-за шума пылесоса не разобрать. Из высокого окна на противоположную стену падает столб золотого света, от которого херувим на фреске блаженно жмурится.
- Тихая заводь бытия. Три провинциальные истории - Виорэль Ломов - Русская современная проза
- Тихая музыка за стеной (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Последняя электричка - Сергей Нагорный - Русская современная проза
- Если Мельпомена выбрала тебя - Ксения Сингер - Русская современная проза
- Тихая Виледь - Николай Редькин - Русская современная проза
- История разделенного сада - Владимир Шали - Русская современная проза
- Поехали со мной? Истории на коленке - Ольга Ладыгина - Русская современная проза
- Страна мучительных грез - Сергей Васильев - Русская современная проза
- Гоголь – загадочный алмаз России - Владимир Леонов - Русская современная проза
- Мама Юля. Мама, бабушка, прабабушка… - Алексей Шипицин - Русская современная проза