Шрифт:
Интервал:
Закладка:
258
В драматическом монологе Стори взгляд римского повествователя может быть истолкован, как скрытый намек автора на языческую темноту. Мы все — и по мнению Стори, и по мнению Де Куинси, Хорна и Уарда — пребываем в темноте неведения относительно возможной перспективы Иисуса, будь новозаветное повествование продолжено. И едва ли стоит говорить, что оправдание Иуды в этой традиции сопряжено с поношением иудейских первосвященников, обвиняемых в сговоре и продажности.
259
Иуда Джефферса принимает близко к сердцу боль птицы и истязаемых рабов, и подвергаемых пыткам преступников, и мучительную смерть невинных. «Кто может вынести это? Разве никто,/И даже наш Господь не чувствует этого, а только я один?» (Jeffers, 17). О влиянии пьес «но» на сложную временную структуру пьесы Джефферса рассуждает Вогн.
260
Джефферс также намекает на то, что Иисус точно знает, что делает и на что идет, когда проповедует; Он понимает, что это неизбежно приведет к его аресту и распятию на кресте, как бунтовщика, смутьяна и подстрекателя. Более всего Джефферс подчеркивает предвидение и приятие Иисусом Своей судьбы. Лейтмотивом всей пьесы служит метафора «сети» (рыбацкой или Божьего промысла), подчеркивающая, что все действующие лица без исключения связаны тенетами «сценария», придуманного, увы, не ими.
261
По мнению одного из критиков Сэйерс, Иуда — объясняющий, что он никому не доверяет, и верит только в то, что может сам увидеть, представляет собой тип «реформатора», это «своего рода гуманист, который перешагнет через что угодно, через любое количество людей в достижении той цели, которую он считает благородной», это более «современный характер» (Кеппеу, 238).
262
Даже более противоречивые образы Иуды, один из которых представлен в романе Эрнеста Сазерленда Бэйтса к концу «Евангелия от Иуды» (1929 г.), находили оправдание своих действий с точки зрения морали: «Я любил своего Учителя, которого я убил, при этом я не предавал Его, просто еще больше, чем Его, я люблю правду» (226). Пайпер упоминает роман Бэйтса, который изображает гностика Иуду — поборника правды, преданного первосвященниками (113).
263
См.: Herman (16). Херман указывает, что активисты протестовали не только против того, чтобы Сесиль де Миль (сам признающий себя полуевреем) снимал этот фильм, способный разжечь антисемитизм, но и против того, что «Рудольф (Каиафа) и Йозеф (Иуда) Шилдкраут — оба истинные евреи — не извинились за свои съемки в фильме, и их участие было встречено с большим сарказмом» (Herman, 18). Хамприс-Брукс считает, что Иуда де Милля — богатый и использующий Иисуса в собственных интересах — вместе с Ка-иафой ассоциируется с еврейским народом, деньгами и предательством. (Хамприс-Брукс, 14, 16, 17).
264
См.: Reinhartz(167).
265
Инцидент упомянут Верней (261) и кажется особенно важным с точки зрения антисемитских стереотипов, часто связываемых с изображением Бернара и исследованных Окманом и Сильвером (36—43).
266
Симона Вейль объясняла свое решение остаться вне церкви из-за «использования двух слов “предать анафеме”»: «Я остаюсь “на стороне всего того”, что не может быть принято в лоно церкви» (33). Она связывает эти два слова с церковью, как учреждением», являющим собой «вид тоталитаризма в Европе в XIII в.» (37). Камерон пишет, что Вейль приходилось ощущать себя изгоем или «испытывать nheloyjcnb с ассимиляцией» (130).
267
Дактилическая стопа содержит один ударный и два безударных слога; имя «Иуда Искариот» ложится на два дактиля, как и имя «Иисус из Назарета». В двойном дактилическом стихе «все строки, кроме рифмующих, которые усечены, сложены в две дактилические стопы» (так Хехт и Холландер объясняют эту строгую форму во введении к Jiggery-Pokery/См.: Hecht and Hollander Jiggery-Pokery, 27).
268
Едва ли стоит говорить, что молящиеся Св. Иуде лелеяли надежду спасти кого-нибудь из отчаянной, кажущейся безнадежной ситуации. Парадоксально, но само по себе почитание Св. Иуды стало «безнадежным делом», когда его имя было запятнано схожестью с именем Иуды Искариота. Орси объясняет, что дурная слава Иуды Искариота исторически затмила Святого апостола Иуду, последователи которого старались поэтому подчеркнуть их разные характеры: «Иуда Искариот был изменником и интриганом, Св. Иуда был верным, надежным и честным» (Orsi, 99-100); однако эти две фигуры «неразделимы». Святой покровитель безнадежных дел — это Иуда Искариот наоборот» (100). В недавно вышедшем романе о «Тайной Вечере» Леонардо да Винчи Хавьер Сьерра являет образ художника-гностика, рисующего себя «как Святого Иуду, «хорошего» Иуду, спиной повернутым к Иисусу (201), тогда как нож на полотне держит Петр (а не Иуда Искариот). Паффенрот озаглавил первую главу своей книги о двенадцатом апостоле «Иуда Незаметный», чтобы подчеркнуть «молчание или двусмысленность» ранних толкований Иуды.
269
Предсмертная записка маленького Джуда часто интерпретировалась с точки зрения мальтузианской теории народонаселения и с точки зрения ее возмутительности, так это объясняет Мэц (529-532).
270
Большинство читателей расценили книгу, как атаку на институты высшего образования, недоступные для бедных, и на несостоятельность института брака.
271
Возможно, образ покаянного Иуды Рембрандта был навеян образами Вильяма фон Сваненбурга. Шварц утверждает, что «из более ранних работ наиболее близка этой редкой теме одна из гравюр в цикле кающихся грешников Вильяма фон Сваненбурга по мотивам Авраама Блумерта… Поза Иуды напоминает позу Св. Петра из того же цикла» (Schwartz, 75).
272
Как метко подметил О'Мэлли, «Время — убийца и мститель, но время разрушает со временем и самое себя» (O’Malley, 663).
273
Самоубийства исламских заключенных в тюрьме Гуантанамо в 2006 г. были квалифицированы как «аномальная война». Эта ситуация напоминает «Писца Бартлби» Мелвилла, здесь предпочтение также отдано смерти, как способу избежать подчинения чужой воле, не участвовать в ситуациях, которые кажутся неприемлемыми. История Германа Мелвилла «Писец Бартлби» (1853 г.) о клерке с Уолл-стрит, не готовом выполнять чужие указания (независимо от того, насколько доброжелательно ему отданы распоряжения) и в конечном счете решившем умереть, а не участвовать в ситуациях, которыми управляют другие. Это создает проблемы его работодателю, от лица которого ведется рассказ. Об отношении Мелвилла к По см. Fleissner.
274
См. Жижек. Кукла и карлик (125).
275
Анализ создания Йейтсом «Голгофы» в форме мистических видений, см. Хасвелл.
276
Прекрасный анализ этого предания предлагает Элмер (См.: Elmer, 130-137).
277
В Средние века, как это доказывается в Главе 3, самоубийство осуждалось, как признак демонической одержимости. Кошель фигурирует во многих картинах, иллюстрации которых приводятся в Главе 3. Появляется он и в картине Лукаса Кранаха Младшего «Эпитафия Иоахиму Анхельско-му»(1565 г.), на которой Иуда утаивает не только кошель, но и нож.
278
Я признательна Эндрю Г. Миллеру за толкование «Болезни к смерти» Кьеркегора [Kierkegaard, Sickness unto Death].
279
Кэлвин продолжает утверждать, что взгляд на Иуду, переданного «сатане для мучений без надежды на прощение», ошибочно, что доказывает католицизм: «Священники проповедают раскаяние и право получить прощение Господа для всего человечества, однако в случае с Иудой все иначе. Он лишен Божьей милости из-за упорства в грехе. Мы можем выбрать раскаяние сердцем, высказать признания в своих дурных деяниях. Но тогда отсюда следует, что священники уделяют внимание только внешним моментам и опускают главное: если человек предал Бога и предался Злу, мучения, позор и страх заслуженны грешником и справедливы. Грешник лишается милости Божьей» (175).
280
Слова в кавычках взяты из проповеди 1827 г. кальвиниста Натаниэля Эммонса, которую цитирует Кейн (Cane, 158).
281
Совершенно другое и написанное гораздо раньше стихотворение также противопоставляет горестную участь Иуды обещанному Иисусом безграничному. В балладе Кейла Янга Раиса «Жена Иуды Искариота» (1912) [Cale Young Rice: «The Wife of Judas Iscariot»] вдова Иуды испытывает ужас оттого, что Спаситель человечества мог воспользоваться и злоупотребить доверием к Нему ее мужа. Шокированная женщина в этой «антиистории» горестно плачет над мертвым телом своего мужа, восклицая: «Иуда! Иуда! Что Он наделал,/Христос, которому ты так верил!» Затем она вопрошает: «А был ли Он Христом?» Тайна роли ее мужа или его истинного лица остается нераскрытой; на нее намекает лишь неясная фраза: «Никому в мире не суждено узнать/О твоих сомнениях на Его счет, кроме меня!» Жена Иуды не только единственная догадывается, что Иудой двигали его подозрения, но и она единственная осознает, что его участь, возможно, подтверждает, что его опасения/предчувствия дурного/были небеспочвенны.
- В Иродовой Бездне. Книга 2 - Юрий Грачёв - Религия: христианство
- Мария. Неусомнившаяся - Франсин Риверс - Религия: христианство
- Молитвослов на русском языке - Русская Православная Церковь - Религия: христианство
- Болезнь в свете православного вероучения - Жан-Клод Ларше - Медицина / Православие / Психология / Религиоведение / Прочая религиозная литература / Религия: христианство
- Тайна Туринской плащаницы. Новые научные данные - Джон Ианноне - Религия: христианство
- АМБИГВЫ. Трудности к Фоме (Ambigua ad Thomam), Трудности к Иоанну (Ambigua ad Iohannem) - Преподобный Максим Исповедник - Православие / Религиоведение / Прочая религиозная литература / Религия: христианство
- Молитвенное руководство 24/7 - Томас Осборн - Религия: христианство