Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ко всему можно привыкнуть. Хотя бывают моменты, когда хочется завыть, как волку, от тоски и безысходности, от убийственного вопроса «зачем?»: зачем этот мир, растения, животные? зачем люди непрерывно, с начала сотворения, враждуют друг с другом? – Алесь перенёс задремавшего Андакана на свой топчан. Тот зевнул, посмотрел сонными глазами на Ксению и уткнул морду в лапы.
За окном померк свет. Лениво помахивая крыльями, пролетела стая ворон. Косо запорошили снежинки. Алесь налил чай в две большие, с толстыми стенками, фарфоровые чашки без ручек.
– На семи травах, – сказал, протягивая Ксении.
Она взяла чашу в ладони: горячую, но не обжигающую.
– Это монгольская пиала, – пояснил Алесь, – мудрая посудина! Включает в работу все органы человеческих чувств. Вы осязаете её тепло? Да. А если бы держали за ручку, то увы и ах.
Алесь открывался Ксении человеком образованным и по-житейски мудрым. Он всё больше и больше завладевал её сердцем. Что-то пока ещё неуловимо гармоничное чувствовалось в его быте, отношении, словах. Отхлёбывая чай, девушка раздумывала над вопросами, которые намеревалась задать Алесю. Но он, не дожидаясь, спросил сам:
– Вот скажите мне, Ксения Львовна, в чём суть бытия человеческого?
Ксения слегка стушевалась.
– Ну, полагаю, в самой жизни. Жить да и всё. А как вы думаете? – перевела Ксения (профессия избаловала её привилегией самой озадачивать вопросами, а не отвечать на них).
– Видите ли, Ксения Львовна, я философ, так сказать, доморощенный. Тонкие материи недоступны моему разуму. Но на основе опыта личной жизни я пришёл к такому выводу: человек обречён жить в мире, который ему дан свыше. Я имею в виду мир личной жизни. Человек не в силах разорвать его оболочку, перевоплотиться в другую субстанцию или перейти в неё. Он обязывается жить именно в таком мире, который ему дан. В этом-то и заключается трагедия бытия. Вы согласны?
Ксения задумалась. Она не знала ответа, но не хотела выглядеть полной дурой. Явилось спасительное – вопрос на вопрос.
– Почему же сразу трагедия? Жить, быть – это трагедия?
– Никакого сомнения.
– Тогда зачем жить?
– В этом и соль, Ксения Львовна. Люди мучаются в поисках ответа с того дня, как стали мыслящими существами. Живут, мучаются и боятся смерти. Отсюда и Бог, и религия.
– Если принять вашу точку зрения, то человеческая жизнь – безысходность? Из века в век, из века в век?
– Получается, так! Каждый век создаёт вокруг человека новых поколений оболочку за оболочкой, толщина которой постоянно увеличивается. Её невозможно разорвать. Человек вынужден жить как под колпаком. Пороки под ним вызревают и выбрасывают плоды гораздо большие, чем добродетели. Люди становятся больными. Не зря же ещё великий Сократ заметил: жить – это значит быть долго больным. У каждого своя болезнь.
Ксения не терпела рассуждений, отвлечённых от конкретной личности, абстракции загоняли её в тупик. И она опять перевела разговор в нужное ей русло:
– Какой же болезнью страдаете вы, Алесь Вацлавич?
– Очень тяжёлой. Неужели трудно догадаться?
– Входит ли она список семи смертных грехов?
Считает ли церковь грех болезнью, Ксения не знала. На лице Алеся заиграла улыбка.
– А входит ли в эту седмицу возмездие?
– Полагаю, входит. Мстить грешно.
– А что такое, в сущности, месть? Реакция любого нормального человека, не отягощённого грузом христианского всепрощения. Но в отношении вас я, возможно, ошибаюсь.
– Не ошибаетесь, Алесь Вацлавич. Мне иногда тоже хочется взять автомат в руки и… – Ксения показала, как дрожит и всаживает в невидимую цель пули её оружие.
Трещание языка разбудило Андакана. Он вскочил на ноги, принюхиваясь в стойке для прыжка. Алесь успокоил его. Андакан лёг, но, положив морду на лапы, уже не спал, а смотрел на Ксению.
– Иногда, как говорил Горький, тоже хочется дать пинка нашему шарику земному, чтобы полетел в тартарары, как поросёнок, опережая собственный визг. Да, да, Алесь Вацлавич. Мне знаком этот огонь.
Алесь посмотрел в окно. Обеими руками пригладил кудри и потёр ладонями лицо.
– Значит, вы понимаете меня. Этот огонь страшен. Если ему даёшь волю, он становится ненасытным. Он сжигает дотла.
Не сговариваясь, они вышли на «балкон», как называл Алесь большую площадку на вершину скалы. Снег прекратился. Чуть проглянуло из-за облаков закатное солнце. По белой кисее, наброшенной на кроны деревьев и кустов, плеснуло розовым. Она переливчато засветилась и замерцала. Глаза Ксении сияли, как и этот первозданный снег.
Алесь ушёл готовить баню. Солнце спряталось за гору. Быстро наступила ночь.
Ксения включила настольную лампу, которая работала от аккумуляторной батареи. Пересмотрела книги, стопками лежащие на столе. Это были сочинения Ницше, Бердяева, Ильина, Маркса и Ленина. Из художественной литературы – романы и повести Бунина, Паустовского, Астафьева, Распутина и Белова. Ксения нашла и рукопись Алеся. Первая ее страница открывалась главкой из «Заратустры».
С творчеством Ницше Ксения познакомилась, когда училась на факультете журналистики МГУ. В советское время немец считался реакционным учёным, чуть ли не идеологом фашизма. Именно это обстоятельство и заинтересовало студентку. Но несколько тяжеловесный, а порой и витиеватый язык философа, требующий неспешного чтения и обдумывания текстов, отпугнул Ксению. Она ограничилась в основном не изучением, а выписками отдельных философских положений: мудрые мысли могли в будущем пригодиться при работе над очерками и статьями (они всегда оказывали определённое действие на восприятие непосвящённого читателя, отдающего дань уважения эрудиции автора!).
Но появление целого извлечения из книги Ницше в рукописи таёжного отшельника не могло не привлечь пристального внимания Ксении, специализирующейся на творении психологических портретов современников. Пристрастное увлечение словом любимых идолов в немалом приоткрывало завесу души и характера человека. И Ксения начала читать.
«Заратустра спутился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошёл он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре: «Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он, но он изменился. Тогда ты нёс свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары поджигателю? Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идёт он, точно танцует? Заратустра преобразился, ребёнком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих? Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! Ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать своё тело?»
Заратустра отвечал: «Я
- Большая книга ужасов – 15 - Александр Белогоров - Ужасы и Мистика
- Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Коллаж Осколков (сборник) - Игорь Афонский - Ужасы и Мистика
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Барин и слуга - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Большая книга ужасов – 91 - Елена Арсеньева - Детские остросюжетные / Ужасы и Мистика / Детская фантастика
- Клетка из слов - Катриона Уорд - Триллер / Ужасы и Мистика
- Танец Вселенных - Александр Шохов - Ужасы и Мистика
- Стуканок у аблавушцы (на белорусском языке) - Алесь Рылько - Русская классическая проза
- Стезя и место - Красницкий Евгений Сергеевич - Исторические приключения