Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так Эстелль оказалась в Хвойной Бухте, где начала писать картины и попала под крылышко к доктору Вэлери Риордан. Поэтому вовсе не удивительно, что за последние несколько недель ее картины приобрели мрачный тон. Она писала океан. Каждый день. Волны и брызги, скалы и серпантин бурых водорослей на пляже, выдр и тюленей, пеликанов и чаек. Ее полотна продавались в местных галереях с такой скоростью, что на них едва успевала просохнуть краска. Однако в последнее время внутренний свет ее волн, титаново-белых и аквамариновых, подернулся тьмой. Каждый пляжный пейзаж говорил о безутешности и дохлой рыбе. Во сне ей виделись тени левиафанов, следящие за нею из глубин, и она, вся дрожа, просыпалась в испуге. С каждым днем становилось все труднее выносить на берег этюдник и краски. Открытое море и чистый холст внушали ужас.
Джо больше нет, думала она. Ни карьеры, ни друзей, я малюю китчевые морские пейзажи, плоские и бездушные, как Элвис в бархате. Я боюсь всего на свете.
Ей звонила Вэл Риордан и настойчиво приглашала на сеансы групповой терапии для вдов, но Эстелль отказалась. Вместо этого однажды вечером она, мучительно закончив портрет выбросившегося на берег дельфина, бросила все кисти засыхать в акриловой краске и направилась в центр – куда угодно, лишь бы не видеть всего этого дерьма, которое называла искусством. Так она оказалась в “Пене Дна” – первом баре, куда ступила ее нога со студенческих лет.
* * *В “Пене” было полно блюза, дыма и людей, пропускавших одну стопку за другой и прятавшихся от печали. Будь они собаками, валялись бы во дворе, жевали траву и тявкали на все, от чего им так паршиво. Кости бы не грызли, за мячами не гонялись – ни один хвост бы не вилял. Ох, жизнь – это слишком проворная кошка, слишком короткий поводок, это блоха как раз там, откуда не выкусить. В салуне стояла собачья тоска, а Сомик Джефферсон был назначен ее плакальщиком. В черных очках его отражалась луна, и он подводил в ля-миноре итог всем страданиям людским, елозя бутылочным горлышком по гитаре “Нэшнл” так, что та скоро завыла медленным ветром в струнах души. Сомик ухмылялся.
Из примерно сотни посетителей “Пены” половина так или иначе отвыкала от медикаментов. У стойки размещался контингент жалеющих себя – они сверлили взглядами донышки своих стаканов и покачивались под ритмы Дельты. За столиками ныли о своих проблемах и жевали друг другу уши более общительные из унылых, то и дело обнимаясь или посылая друг друга подальше. Вокруг бильярдного стола собрались возбужденные и агрессивные, искатели козлов отпущения. Группа по преимуществу состояла из мужчин, и Теофилус Кроу на своем наблюдательном пункте у стойки не спускал с них глаз.
После смерти Бесс Линдер редкий вечер в салуне обходился без драки. Помимо этого наблюдалось больше блюющих, больше орущих, больше рыдающих и больше нежеланных заигрываний, прерываемых пощечинами. Работы у Тео было по горло. У Мэвис Сэнд – тоже. Только она была счастлива.
Эстелль вошла в салун в своем заляпанном краской халате и шетландском свитере, волосы заплетены в длинную серую косу. Музыка и дым сразу захлестнули ее, и она приостановилась в дверях. У входа кучковались какие-то мексиканские работяги, сосавшие “Бадвайзер”, и один присвистнул при виде нее.
– Я пожилая женщина, – отозвалась Эстелль. – Постыдились бы.
Она протолкнулась к бару и заказала белого вина. Мэвис налила ей в пластиковый пивной стаканчик. (В последнее время она всем наливала в пластик. От блюза, очевидно, людям хотелось бить стекло – о головы друг друга.)
– Много дел? – спросила Эстелль, хотя сравнивать ей было не с чем.
– Блюзом их сюда как веревкой тянет, – ответила Мэвис.
– А я к блюзу равнодушна, – сообщила Эстелль. – Мне больше нравится классическая музыка.
– Это будет трёха, – сказала Мэвис, взяла деньги и переместилась в другой конец стойки.
Эстелль почувствовала, что ей плюнули в лицо.
– Не обращайте на Мэвис внимания, – произнес мужской голос. – Она всегда чудит.
Эстелль подняла взгляд, обнаружила перед собой пуговицу на рубашке, посмотрела выше и встретила улыбку Тео. С констеблем она раньше никогда не встречалась, но знала, кто он такой.
– Я даже не понимаю, зачем сюда пришла. Я не пью.
– Вокруг что-то происходит, – ответил Тео. – Думаю, зима снежная будет, или что-нибудь вроде. Народ из всех щелей повыползал.
Они познакомились, и Тео похвалил картины Эстелль, которые видел в галереях. Та от комплимента отмахнулась.
– Странное место для констебля.
Тео ткнул в сотовый телефон у себя на поясе.
– Моя оперативная база, – сказал он. – Все беспорядки начинаются здесь. А если я уже тут, то могу с ними покончить, пока их не раздует.
– Очень сознательно с вашей стороны.
– Нет, я просто ленивый. И устал. За последние три недели меня вызывали на пять семейных скандалов, десять потасовок, двое заперлись в ванных и грозили покончить с собой, какой-то парень ходил от дома к дому и кувалдой сшибал головы у садовых гномиков, а одна женщина пыталась выковырять мужу глаз чайной ложкой.
– Ох господи. Похоже на день из жизни лос-анджелесского участкового.
– Тут не Лос-Анджелес. Не хочу жаловаться, но я не очень готов к волне преступности.
– А бежать отсюда больше некуда, – сказала Эстелль.
– Простите?
– Люди сбегают сюда от конфликтов, вам не кажется? В маленький городок, чтобы избежать насилия и конкуренции большого. И если вам здесь трудно с этим справиться, то бежать некуда. Можно просто задрать лапки.
– Цинично как-то. Я думал, художники должны быть идеалистами.
– Сотрите с циника краску и обнаружите разочарованного романтика.
– Вы такая? – спросил Тео. – Разочарованный романтик?
– Единственный человек, которого я любила, умер.
– Мне жаль.
– Мне тоже. – Она допила вино.
– Полегче, Эстелль. Это не помогает.
– Я же говорю – я не пью. Просто нужно было сбежать из дома.
От бильярдного стола донеслись какие-то вопли.
– Требуется мое присутствие, – сказал Тео. – Извините. – И он стал пробираться сквозь толпу к двум мужикам, уже изготовившимся к драке.
Эстелль поманила Мэвис и попросила налить еще, потом повернулась и стала смотреть, как Тео восстанавливает мир. Сомик Джефферсон пел грустную песню о старой курве, которая его обидела. Это я, подумала Эстелль. Старая никчемная курва.
* * *Самолечение начинало действовать к полуночи. Большинство посетителей “Пены” сдались и начали хлопать и подвывать в такт блюзам Сомика. Довольно многие сдались и отправились по домам. К закрытию в баре осталось лишь пятеро, а Мэвис довольно похмыкивала над полным ящиком кассы. Сомик Джефферсон отложил свой стальной “Нэшнл” и подтянул к себе двухгаллонную банку из-под маринованных огурчиков, куда ему складывали чаевые. Через край пересыпались долларовые купюры, по дну ерзала мелочь, а в середине тут и там на воздух просились пятерки и десятки. Даже двадцатка мелькнула, и Сомик нырнул за ней, как ребенок за сюрпризом в коробку крекеров. Он отнес банку к стойке и грохную ею рядом с Эстелль. Та восхитительно, красноречиво не вязала лыка.
– Эй, девочка, – обратился к ней Сомик. – Нравится блюз а, да?
Эстелль пошарила глазами в воздухе в поисках источника вопроса, точно тот мог исходить от ночного мотылька, нарез авшего спирали вокруг лампочки над баром. Наконец взгляд ее успокоился на блюзмене, и она произнесла:
– Вы очень хорошо играете. Я уже собиралась уходить, но музыка понравилась.
– Ну, вот ты и осталась, – подытожил Сомик. – Погляди-ка. – Он потряс банкой с деньгами. – У меня тут поболе двух сотен набралось, а вон та хрычовка мне еще, наверно, столько же должна. Что скажешь – может, прихватим пинту, да гитару мою, да двинем на пляж? Отметим?
– Я лучше домой пойду, – сказала Эстелль. – Мне утром нужно рисовать.
– Так ты художница? Я никогда себе художницу не знал. Так что скажешь – может, все-таки на пляж, рассвет встретим?
– Не то побережье. Здесь солнце над горами восходит.
Сомик расхохотался.
– Видишь, значит и ждать не нужно. Давай с тобой тогда просто на пляж пойдем?
– Нет, не могу.
– Потому что я черный, да?
– Нет.
– Потому что я старый, правильно?
– Нет.
– Потому что я лысый. А тебе не нравятся лысые старики, верно?
– Нет, – ответила Эстелль.
– Потому что я музыкант. А ты слыхала, что мы безответственные, ведь так?
– Нет.
– Потому что втарен как бык, наверно?
– Нет! – сказала Эстелль.
Сомик снова расхохотался.
– Но ты же все равно не откажешься об этом по всему городу раззвонить, правда?
– Откуда мне знать, как вы втарены?
– Ну, – ответил Сомик, сделал паузу и ухмыльнулся, – можно сходить со мной на пляж.
– Вы – гадкий и липучий старый козел, правда, мистер Джефферсон? – спросила Эстелль.
- Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур - Современная проза
- Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур - Современная проза
- Кафка на пляже - Харуки Мураками - Современная проза
- Морские рассказы - Маруся Климова - Современная проза
- Морской пейзаж - Сётаро Ясуока - Современная проза
- Агнец - Кристофер Мур - Современная проза
- Паломар - Итало Кальвино - Современная проза
- Вампиры. A Love Story - Кристофер Мур - Современная проза
- Бумажный пейзаж - Василий Аксенов - Современная проза
- Четыре крыла Земли - Александр Казарновский - Современная проза