Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, наконец, прошлое отпало само.
И теперь о своем детстве и юности он способен был подумать легко: космическую брешь безматеринского детства заполнило его призвание и, точно медицинским клеем, стянуло, казалось, навсегда окаменевшие края раны. И соединив, оросило их живой водой его генетического жизнелюбия. Точки-вмятинки от черных стрел ненависти брата Сергея, ненависти, причину которой он почему-то никогда не пытался понять, затянулись тоже — так следы от брошенных камушков постепенно, расходясь кругами, исчезают на ровной поверхности воды. И тень отцовского равнодушия сошла на нет, обнажив под собой фотографию молодого отца, с которой глядел человек столь же сверхчувствительный, что и сын. (Но не такой сильный, прости, отец.)
Он ступал теперь по ровной земле своей памяти, опять удивляясь точности народного языка: былую расщелину было уже не найти — просвечивающая под полуденным солнцем трава, одаряя его летающими букетами запахов, покрывала землю: все поросло быльем.
Сначала, когда прошлое, отступив, приобрело художественную завершенность, Дмитрию стало казаться, что искусство служило только лекарем для его раненной души — и, выполнив свою спасательную миссию, может утратить для него свой витальный смысл.
Страна неслась на американских горках, по-ниц шеански сбрасывая в небытие и нищету наиболее слабых, а он, чувствуя вину перед каждым убитым временем стариком, все равно испытывал душевный подъем — подъем освобождения от капканов прошлого.
Он работал — но душевная гармония уже начинала расти в нем, как сад в самой себе, не требуя выражения и растворяя его душу в красоте бытия, перед которой меркли все, даже самые великие, ее отражения.
Требовался диссонанс, чтобы, сдвинув точку восприятия, придать ему свойство особого зрения, способного
note 345 за красотой мира уловить что-то неуловимое, и, нанеся один-единственный штрих, в котором, конечно, единая Красота не нуждалась вовсе, как равнодушна совершенной красоты женщина к признаниям в любви, наконец снова отбросить диссонанс, как катапульту, и слиться с единым, уже не теряя индивидуальности, проникая через глазок своего искусства за видимые покровы.
Тогда такой диссонанс Дмитрий обрел в Катерине. Ее эмоциональная холодность — и к нему, а потом и к ребенку
— отбросила его из действительности обратно к искусству, пообещавшему ему большее, чем любовь женщины — свой ключ к Тайне мира. То, что скрывалось за красотой и разнообразием его форм, то приоткрывалось как пустота, то сгущалось до не-пустоты, но всегда таило намек на духовный замысел, в который вписывался и художник — пусть всего лишь как инструмент для нанесения легкого штриха, который мог послужить ключом к двери от космической мастерской создания форм — и в ней, как и здесь, у ее облеченной в материю земной тени, были, наверное, свои Рембранты, свои Васнецовы и свои Пикассо.
Столкнувшись с ледяным айсбергом эгоизма, но не погибнув, как несколько счастливчиков с Титаника, он наделил смыслом и свои детские страдания: мир его детства был разбит, как цыганская скрипка, осколки и обломки которой, по поверью, склеивались вновь — и только тогда инструмент начинал по-настоящему прекрасно звучать.
Но искусство для него теперь не спасатель, вытаскивающий его из-под завалов памяти, а всего лишь то, что он умеет делать по-настоящему хорошо.
Последний удар по скрипке нанесла Катерина — и вот инструмент виртуозно склеен. Он звучит.
* * *
Ему часто теперь вспоминалась эта цыганская легенда еще и потому, что его любимая сестра Наташа, превратившаяся из молодой врачихи в зрелую, полноватую домохо
note 346 зяйку (все-таки Толстой был прав, назвав свою героиню именно этим именем), воспитывая родившегося в середине девяностых Артема, а теперь и двойняшек — Аришу и Сашу, появившихся на свет, когда их маме уже было за сорок, занялась расшифровкой белых пятен родословной. Ей всегда нравились загадки. Сначала она пользовалась только Интернетом, а потом обратилась к архивам, — и так же, как со старым комодом, от которого когда-то ей удалось найти ключ, здесь ее снова ждала удача.
«Я разгадала тайну нашего семейного мифа о черной крови, — волнуясь, написала она Дмитрию по электронной почте, — ты помнишь, Сергей утверждал, что у нас черная кровь, он считал, что “черная” означает “порочная”. Он так себя и вел, то ли оправдывая мифом свое поведение, то ли подчиняясь ему: ведь все мы рабы мифологии. И только после освобождения от мифологии приходит настоящее второе рождение — рождение подлинного “я”.
И все эти годы я думала: неужели и правда в том, что случилось с ним, виновна какая-то темная тайна нашей генетики?!
И занялась родословной.
И вот что я узнала: наш прапрапрадед, Михаил Ярославцев, закончил в Петербурге Горный институт и стал горным офицером (это 55-й год девятнадцатого века). Потом он был управляющим рудника. Так вот, он женился на цыганке! Принадлежала она, кажется, к сэрвам, пела в хоре и сначала жила в Самаре. Непонятно, как они познакомились и где. Но факт остается фактом.
“Черная кровь” — это цыганская кровь. Только и всего. Причем браки смешанные у цыган были крайне редкими.
У нашего прадеда была родная сестра — и я нашла их потомков: наша четвероюродная сестра Азалия живет в Аргентине. Я списалась с ней, найдя ее mail (не буду писать, как мне это удалось, долго объяснять, а малышей скоро нужно будет кормить, расскажу при встрече), и Азалия подтвердила, что ее прабабушка всегда говорила
note 347 с сожалением, что в их аристократическую кровь (особой аристократии как-то я у нас не заметила, ну горные офицеры, то бишь инженеры, и что?) влилась струя “черной цыганской крови”.
Вот и все. А мы все жили в прошлом веке, как слепые котята. Документы были уничтожены в страхе двадцатых, изъяты при арестах тридцатых, сгорели в сороковых!..
Миф управлял нашими судьбами.
И, возможно, если бы Сергей нашу родословную знал, жизнь его сложилась бы иначе.
Прости его, Митя: он ненавидел тебя, потому что считал, что ты был свидетелем его ужасного поступка (о котором я тоже расскажу тебе при встрече). И соглядатаем его падения. И, конечно, еще и потому, что завидовал твоему таланту. Помню, ты признавался мне, что тебя мучила одна фраза, сказанная тобой Сергею в запальчивости, ты даже считал, что, не желая того, мог подтолкнуть его к гибели. Не вини себя. Ярославцевы, как все интеллигенты, совестливы — через тебя тогда заговорила, мне кажется, именно родовая совесть. Ген совести когда-нибудь тоже откроют. Без него, я уверена, человечество бы не выжило, в гене совести есть какой-то высший смысл, может быть, именно он и является первым именно человеческим геном!
Давай простим себя. Простим за все.
И простим время.
Артем, когда ему было пять лет, как-то сказал: “Мама, я знаю, люди — игрушки Бога”.
И я стала думать о Боге. И придумала сыну такую вот историю. (Тебя, наверное, удивит, что твоя сестра, растолстевшая домохозяйка, рассуждает на тему Бога? Кошка, которую научили говорить! Но не воспринимай все, что я напишу, слишком критично.)
В медицине есть такой эффект — плацебо. То есть пациент верит, что лекарство, которое ему дают, очень эффективное средство от его недуга. Он пьет это лекарство
— и выздоравливает.
note 348 И я подумала: в древности, когда мир был полон опасностей (он и сейчас таков!), люди придумали для себя духовное плацебо — сначала это были маленькие божки, которые помогали потому, что общая вера в них всего рода была сильна. Помогала психическая сила веры. Но потом они ощутили, что эти божки маленькие, а вот если много людей будут верить в одного Бога — он станет гораздо сильнее. Так и получилось. Вера становилась все сильнее — она помогала и спасала. Она хранила. Эффект плацебо работал.
Но цивилизация, которая назвала свою веру Богом, все-таки погибла.
Ведь параллельно она невольно создала и анти-Бога. Он был вызван в мир их негативными эмоциями — энергией страха, ужаса, агрессии, которые подталкивали людей к сомнению в существовании Доброго Начала, Бога. И сомнение, все разрастаясь, наконец обособилось от веры в Бога, став его противником. (Обрати внимание, как ослабляет наши силы любое сомнение!)
Дух веры и Дух сомнения остались одни, когда древняя цивилизация погибла.
Дух сомнения не нуждался в людях — этих слабых двуногих существах, вера которых в своего Бога развила их разум. Он стремился опять раствориться во Вселенной — среди таких же темных энергий. Ему было скучно быть.
Но Богу-духу было радостно бытие. И в благодарность или оттого, что энергия его была созидательна, он решил создать новый мир и стал Богом-творцом. Ведь в начале было Слово. А что такое слово? Это имя, это замысел, это образ, это облеченная в словесную форму вера.
- Река с быстрым течением - Владимир Маканин - Современная проза
- США под юбкой - Жанна Голубицкая - Современная проза
- Бабушки (сборник) - Дорис Лессинг - Современная проза
- Шашлык на траве - Ким Сатарин - Современная проза
- Экватор. Черный цвет & Белый цвет - Андрей Цаплиенко - Современная проза
- Погода массового поражения - Дитмар Дат - Современная проза
- Контрапункт - Олдос Хаксли - Современная проза
- Современный немецкий рассказ - Эльке Хайденрайх - Современная проза
- Подожди, я умру – и приду (сборник) - Анна Матвеева - Современная проза
- Острый серп луны - Наталья Суханова - Современная проза