Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Назавтра Тимур сам вступил в стан врага, опрокинул столбы главного шатра в знак победы и ушел назад. Это была, конечно, не победа, а случайная удача после тяжелой и неудачной ночной сшибки.
Перебыв неделю в Самарканде и обновивши коней, Тимур, взяв проводником Тохтамыша, с лучшими силами пошел в степь, за тринадцать дней пути. Тринадцать суток изматывающей беды, бездорожья и холода. Тринадцать дней сам Тимур, ужасая соратников железной выдержкой, почти не слезал с седла. Настигли Урусовы кочевья. Захватили добычу и полон…
Невесть чем бы окончилось дело, но старый Урус, простыв под Саураном, как раз в это время умер, передав стол Токтакии.
Только тут Тимур понял, что «перестоял» противника. Посадивши Тохтамыша в Сауране, он отвел полки. Войско потеряло в походе пятнадцать тысяч лошадей, и люди брели пешие, похожие на голодные тени. И все-таки они победили!
Расставаясь, Тимур подарил Тохтамышу редкостного, схожего с ветром коня, Хынг-оглана. «На этом коне в случае удачи догонишь врага, а в случае бегства никто тебя не догонит», — сказал он на прощанье юноше.
Токтакия умер через три месяца. Тохтамыш выступил против последнего сына Урус-хана Тимур-Мелик-оглана и вновь был наголову разбит под Саураном. Спас его на этот раз подаренный Тимуром конь. На коне этом трижды разбитый полководец прибыл к Тимуру в Самарканд.
Глава 13
Как изменился бы мир и что произошло в великой степи, как изменились судьбы Поволжья, Дешт-и-Кипчака и далекой Руссии, ежели бы у Тимура не хватило терпения, а у Тохтамыша настойчивости, да и просто ежели бы слепая удача не склонилась наконец на его сторону?
Но терпения у Тимура хватило. Как прояснело впоследствии — на свою же беду.
Давно разрушились дворцы и засохли сады, в которых пировал Тимур, Тамерлан — Тимур-ленг, или Тимур-аксак, Железный Хромец («ленг» по-персидски и «аксак» по-тюркски одинаково означают «хромой», и отнюдь не «железный», как утверждала русская летопись). И когда мы теперь, приезжая из России, глядим на развалины Биби-Ханым или любуемся Гур-и-Эмиром, упокоившим прах великого завоевателя, думает ли кто-нибудь, почему так произошло и где заложены корни того, что давнее государство Тимуридов через шесть столетий слилось с великой Россией? Догадываем ли мы, что Тимур, создавший из небытия Тохтамыша, заложил первый камень грядущего устроения великой страны?
Молчат узорные минареты, еще не возведенные пленными мастерами в величественном Самарканде. И долго скакать коню отсюда до холмистой, укрытой лесами земли руссов! И никто еще не ведает ничего, ибо грядущего предсказать невозможно, потому что творят грядущее деяния людей, а деяния еще не свершены.
Осенью, того же года, когда трижды разбитый Тохтамыш с помощью многотерпеливого эмира эмиров готовился к новому, четвертому одолению на враги, из Белой Орды прискакал украдом Урук-Тимур. Когда-то захваченный в плен и пощаженный Урус-ханом сподвижник Тохтамыша, он ныне сбежал от Тимур-Мелика с доброй для Тохтамыша вестью: этот неудачный Урусов сын проводит дни в пьянстве и развлечениях и уже надоел всем эмирам, которые теперь ждут Тохтамыша, дабы посадить его на престол Белой Орды.
Тимур отпустил с Тохтамышем троих сподвижников, на коих мог положиться, что они удержат молодого монгольского хана в его, Тимуровой, воле. Их имена: Али-бек-конгурат, Урук-Тимур и Ак-Буга-бахрин.
Когда Урук-Тимур и Ак-Буга-бахрин умерли, началось все то, что совершилось впоследствии и что очень помогло восстающей России утвердить свою государственную независимость.
Посаженный эмирами и мангутскими толба на престол Урус-хана Тохтамыш, по праву наследования объединивший Синюю и Белую Орды, через зиму уже вторгся в Поволжье, захватил Сарай и Мамаев иль (Мамаеву кочевую вотчину) на левом берегу Волги. Сподвижники толкали его к восстановлению былого могущества кочевой державы Джучидов. Дальнейшая судьба бывшей Золотой Орды и самого Мамая решилась уже после Куликовской битвы.
А Тимур, посадивший Тохтамыша на престол Урус-хана вовсе не для того, чтобы создавать себе угрозу на севере, что думал он?
Тимур был далеко! Усмирял Куртов в Кандагаре, сокрушал государство иранских Музаффаридов, воевал с сарбадарами в Хорасане, подчинял Хорезм и не мог не воевать, ибо ветераны Тимура, профессиональные воины, служили за плату и стоили дорого, гулямов Тимура могла прокормить только непрерывная война.
Он и Тохтамыша посадил для того только, чтобы обеспечить спокойный тыл и безопасность Мавераннахра во время затяжных походов в Хорасан и Персию.
И вот еще почему у Тохтамыша оказались развязаны руки для его дальнейших завоевательных замыслов.
Знал ли, ведал ли Мамай, откуда грядет на него беда? Не знал и не ведал, скажем мы теперь, ибо этот человек, как и многие правители, не умел глядеть намного вперед и видел лишь ближайшие насущные задачи своего царствования. Для него смерть властного Урус-хана показалась подарком судьбы, позволяющим не заботиться больше о южных границах улуса, бросив все силы против упрямых урусутов, с которыми он еще недавно был дружен и даже вручал ярлык князю Дмитрию.
Мамаева Орда, занимавшая правобережье Волги, была разноплеменной и пестрой. Кроме татар — потомков половцев, здесь были и генуэзцы из Кафы, толкавшие Мамая на борьбу с Русью, и ясы (осетины), и касоги (черкесы), и караимы, и крымские евреи. Все более и более сближалось это разноплеменное государство с Литвой, с католиками (и тем враждебнее становилось к Руси Владимирской). А потому не видел, не понимал Мамай, что, ссорясь с русским улусом, приближает он тем самым свой неизбежный конец.
Глава 14
Зимняя ставка Мамая, большой юрт, помещалась в излучине Дона, там, где Дон, изгибаясь, ближе всего подходит к Волге. Сюда собирались купцы со всех окрестных земель, здесь выстраивались загоны для скота, шла бойкая и прибыльная торговля. Кожи, шерсть, крупный рогатый скот, купленный тут, доходили до стран Западной Европы, и оттуда, в свою очередь, привозились сукна, оружие, украшения и серебро. Зависимые владетели и беглецы, собиравшиеся под крыло к Мамаю, тоже обретались тут, в большом ханском юрте.
Иван Вельяминов, бежавший от князя Дмитрия, старший сын покойного московского тысяцкого Василия Васильича (оскорбленный отменою звания тысяцкого на Москве, которое должно было принадлежать ему по наследственному родовому праву), лежал в шатре, развалясь на кошмах, и думал. Великий московский тысяцкий — без Москвы! Единая эта честь и досталась ему — зваться тут, среди этого степного базара, своим, утерянным на отчине званием… Иногда ненависть к Дмитрию удушьем подступала к горлу. За что?!
Сто лет! Сто лет его род стоял у кормила власти. И так безлепо все обрубить, уничтожить, отменив саму власть тысяцкого… А что затеял он, Иван? Восхотел отменить власть князя Дмитрия! Толстого Митьки, непроворого увальня, коему лишь повезло родиться первенцем у покойной тетки Шуры… Мы не только возвели его на престол, мы его содеяли, выродили на свет, поганца! Мы, Вельяминовы! И вот теперь… Он, скрипнув зубами от бессильной ярости, перевернулся на живот. Был бы на месте Мамая Чанибек, Узбек хотя бы! Не усидел бы ты, Митька, на столе московском!
Стремянный пролез в юрту, возвестил с поклоном:
— К твоей милости! Фрязин Некомат!
— Проси!
Привстав, небрежным кивком отозвался на низкие поклоны улыбающегося пройдохи. Тяжело поглядел в бегающие глаза. Выслушал с непременным упоминанием своего тысяцкого звания приветственные слова. В недоброй усмешке дернул усом:
— Говори, зачем пришел!
…Из цветистого фряжского пустословия выцедилось, что Некомат затеял теперь подкупить кого-нито из московских бояр, сподвижников Дмитрия…
Дурень! Да они самого тебя купят!
— Просрали Тверь! Что теперь! Почто не дали серебра Мамаю?! — возразил грозно. — Вы… с папой своим! Сваживать да пакостить, а на дело — и нет! Литва тоже — в мокрых портах бежала с боя… Тверь надо было спасать. Тверь! А вы решили ослабить обоих, и князя Михайлу, и Дмитрия?
Чтобы самим — к северным мехам руки протянуть? Получить в откуп Югру с Печорой? Двинскую дань? Только с кого?! Дмитрий вам все бы дал! Не жалко, дураком рожден! Да и Акинфичи… Владыка Алексий не даст! Русь вам не погубить, не купить — не Византия! Не греки, что вовсе разучились драться, иначе как друг с другом! Говорил, упреждал! Мамаю баял не по раз! Что сотворили? Усилили Дмитрия! Вся земля Владимирская теперь у него в горсти!
Ну и что? И с кем теперь вы почнете невода плесть? И кого уловить ныне надумали?
— Вельможному боярину на Москве… — начал было Некомат…
— Смерть! Ведаю то! — возразил Иван. — Пото и валяюсь здесь, в дерьме, не то бы… (Что — не то бы? Воротился, пал в ноги Митрию? И он простит?) — Я баял Мамаю, пусть оставит в покое суздальцев! Зарезали Сарайку — и полно того! Пограбили Киш, отвели душу — хватит! Головою за голову разочлись! Дмитрия надо бить, Москву! А кем его заменить теперь? Не Митрием же Кстинычем! И Борис не потянет! Все ить на Тверь кинулись! Ноне на Руси два и есть сильных князя: Олег Иваныч да Михайло Саныч Тверской!
- Цвет времени - Франсуаза Шандернагор - Историческая проза
- Божьим промыслом. Принцессы и замки - Борис Вячеславович Конофальский - Историческая проза / Мистика / Фэнтези
- Возвращение Каина (Сердцевина) - Сергей Алексеев - Историческая проза
- Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма - Историческая проза
- Последнее письмо из Москвы - Абраша Ротенберг - Историческая проза
- Норильские рассказы - Владимир Беляков - Историческая проза
- Ночной гонец - Вильхельм Муберг - Историческая проза
- Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Утонуть в крови. Вся трилогия о Батыевом нашествии - Виктор Поротников - Историческая проза
- Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев - Историческая проза / История