Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я и вправду был соломинкой, в деревне меня называли „шкилей“. Только что „затяпал зверка“ (на нашем жаргоне это значило: украл курицу), и вот я уже перед комиссией, и из моих уст полилось: „…Достиг я высшей власти; Шестой уж год я царствую спокойно…“
И до конца. У Тарханова появилась ухмылочка, правда, доброжелательная. Я еще захотел как-то оправдаться: „Понимаете, Михаил Михайлович, вот чую, что сыграю когда-нибудь царя или монарха…“ И в грудь кулаком. „Это хорошо, что есть такая уверенность, но сначала — если примем — челом бить учиться будете, кланяться до земли, за полу хвататься“. Тарханов как в воду глядел. Только на сороковом году жизни монарха сыграл, да и то — английского».
Борисова в Школу-студию приняли сразу (при тогдашнем конкурсе около двухсот человек на место). Приятеля — нет. Доводилось читать совсем уж смехотворную версию истории поступления Олега в Школу-студию. Будто бы он решил остаться на японском отделении Института востоковедения, но товарищ его (тот самый, которого не приняли) сдавал экзамены в Школу-студию и попросил Олега «подыграть (?) в нескольких сценках»…
Педагогов своих Борисов называл «прекрасными». Часто вспоминал Александра Михайловича Карева, Георгия Авдеевича Герасимова, Сергея Капитоновича Блинникова, Бориса Ильича Вершилова (знаменитого режиссера, работавшего еще со Станиславским), Марию Степановну Воронько…
Авнера Яковлевича Зися, преподававшего диамат, Борисов называл «замечательным человеком». «Замечателен, — рассказывал, — он тем, что, рассказывая о какой-нибудь работе Сталина, быстро от нее отвлекался и уходил в дебри высокой философии. У многих, кто вызывал у него опасения, и у меня в том числе, он спрашивал перед экзаменом: „Знаешь? Если нет, ставлю тебе тройку и можешь не приходить…“ Видя наше кислое, недовольное лицо, тут же предлагал четверку… однако с тем условием, что мы в этой жизни будем иногда сомневаться… не станем самоуверенными баранами… Если говорят: „черное“, нас хоть на секунду посетит сомнение… Авнер Яковлевич дружил с нами и после того, как мы окончили Студию. К нам пятерым, распределенным в Киев, он приезжал на один день. Без чемоданчика, просто пообщаться. Приглашал в ресторан, заказывал котлеты по-киевски и сам расплачивался. Что-то искал в наших глазах…»
Олег Иванович рассказывал, как выучил в Школе-студии рассказ А. П. Чехова «В Москве», начинающийся:
«Я московский Гамлет. Да. Я в Москве хожу по домам, по театрам, ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же:
— Боже, какая скука! Какая гнетущая скука!
И мне сочувственно отвечают:
— Да, действительно, ужасно скучно».
Этот Гамлет казался Олегу фельетонным, и он обратился к Вершилову, преподававшему актерское мастерство, с просьбой послушать его чтение.
Он остановил принявшегося читать Борисова почти сразу и попросил читать так, как будто он, Вершилов, и есть «московский Гамлет». Олег запротестовал: «Тут совсем не так, Борис Ильич. Разве вы „легко миритесь с низкими потолками, и с тараканами, и с пьяными приятелями, которые ложатся на вашу постель прямо с грязными сапогами?“» Вершилов отвечал не задумываясь: «Легко мирюсь, молодой человек, представьте себе, приходится. И что каждую минуту Америку открываю — тоже правда. Тут все про меня. (Он открыл томик Чехова и стал приводить другие примеры из текста.) Например, „когда говорят мне, что Москве нужна канализация или что клюква растет не на дворе, то я с изумлением спрашиваю: ‘Неужели?’“ За всем этим, мой милый Олег, не я один, а все поколение отстрелянной интеллигенции. Зачем же так немилосердно его бичевать? Посочувствуйте. А этот монолог просто до слез трогает: „С самого рождения живу в Москве, но, ей-богу, не знаю, какой город богаче: Москва или Лондон. Если Лондон богаче, то почему?“». Он как-то трогательно пожал плечами, и в один момент Борисову показалось, что он действительно заплачет. «Трагедия! Как для гоголевского Гаврюшки, который не мог решить, какой из городов партикулярней — Рязань или Казань?»
«И тут же, улучив момент, начинаю, — рассказывал Борисов в дневнике, — задавать Вершилову глупые вопросы: например, как сегодня играть Гамлета? „А что, тебе уже предложили? — тут же переспросил Вершилов. — Знаешь такое латинское выражение ‘Буриданов осел между двумя лужайками’? Жил когда-то умный философ Буридан, он и поведал миру эту притчу: осел находится между двумя стогами сена, одинаково от него удаленными, долго колеблется в выборе, начинает между ними метаться и, в конце концов, умирает с голоду… Трагедия! То же и с нами, только вопрос не в том, ‘быть или не быть?’, а вопрос: ‘с кем быть?’ Понимаешь — с кем? Я вот и у Михаила Чехова побывал, и у Вахтангова. Ты что-нибудь слышал о моей постановке ‘Разбойников’?.. Ко мне ведь во МХАТе отношение настороженное, прохладное, даже со стороны студентов…“ — и он, погладив меня по голове, зашагал по коридору. Я на всю жизнь запомнил эту удаляющуюся тень». И на всю жизнь запомнил урок Вершилова: «После тебя никому не должно захотеться произносить твой текст. Пусть это даже роль Гамлета. Вложи в нее свой уникальный смысл и сумей им воздействовать — вот и все!»
Борис Ильич Вершилов, стоит заметить, был инициатором того, чтобы в студенческой работе на втором курсе — гоголевской «Женитьбе» — Олег играл не очевидного для его натуры Кочкарева (роль Ильи Фомича Кочкарева Олег Иванович, к слову, блестяще сыграл в 1977 году в фильме Виталия Мельникова «Женитьба»), персонажа всегда почти взвинченного, хлопочущего «черт знает для чего», а — Ивана Кузьмича Подколесина (в фильме его играл Алексей Петренко — еще одно точное режиссерское «попадание в актера»), человека в некотором роде заторможенного, с характером, ничего общего с характером молодого Борисова не имеющего.
«Заставив Борисова работать над ролью Подколесина, — считал театровед Сергей Цимбал, — учителя, можно сказать, заведомо толкнули его на полемику с собственными актерскими задатками. Плодотворность подобной полемики подтверждается не скоро, но считается, что она в любом случае расширяет внутренний диапазон актера… Тому факту, что Борисову было, как говорится, на роду написано влезать в характеры, далекие от прожитого и пережитого им самим, удивляться не приходится. Примененный учителями Борисова педагогический прием не так уж, вероятно, хитер и нов, и, может статься, не надо было о нем упоминать, если бы он не сработал в актерской жизни Борисова по-новому. Уже в зрелые годы актер прибегал к этому приему, стараясь в иных случаях уйти от пренебрежительно резкой манеры держать себя, от своей холодноватой актерской лапидарности. Он-то догадывался, что ими никак не исчерпывается его актерская натура, что
- Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов - Биографии и Мемуары
- Есенин и Москва кабацкая - Алексей Елисеевич Крученых - Биографии и Мемуары
- Рассказы о М. И. Калинине - Александр Федорович Шишов - Биографии и Мемуары / Детская образовательная литература
- Стивен Спилберг. Человек, изменивший кинематограф. Биография - Молли Хаскелл - Биографии и Мемуары / Кино
- Петр Аркадьевич Столыпин. Воспоминания о моем отце. 1884-1911 - Мария фон Бок - Биографии и Мемуары
- Леонид Кучма - Геннадий Корж - Биографии и Мемуары
- Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн - Биографии и Мемуары
- Сталин. Жизнь одного вождя - Олег Хлевнюк - Биографии и Мемуары
- Москва купеческая - Павел Бурышкин - Биографии и Мемуары
- Александр Башлачёв: исследования творчества - Сергей Васильев - Биографии и Мемуары