Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она обратила к нему лицо, но не глаза.
— Я ничего у тебя не прошу, — произнесла она, — и принимаю как можно меньше.
Он сжал руку на столе, но, когда заговорил, голос у него был ровный:
— В этом отчасти состоит моя к тебе претензия. Жизнь — она в том, чтобы давать и брать, никак не взвешивая дары. Ты же не делаешь ни того, ни другого, однако обстоятельства твои таковы, что мы вынуждены приспосабливаться, хотим того или нет. Я человек обстоятельный, — продолжил он, — возможно, тебе это докучает, но я не могу жить в сомнениях. Если происходит что-то, способное помешать или помочь моему сознанию, оно должно быть мне известно. Таков закон моего существа, мое древнее наследие, и я над ним не властен.
— Я тоже, — холодно произнесла она, — наследница веков и должна исполнять завещанное мне, нравится мне оно или нет.
— Я люблю тебя, — сказал мужчина, — и много раз это доказал. Я не демонстративен, и меня смущает такая манера беседовать. Может, смущение в речи ответственно за большее, нежели заметно любому из нас в мире, падком на речи и жесты, но я произношу это слово со всей искренностью — с серьезностью даже, возможно, — какую ты находишь отталкивающей. Будь по крайней мере честна со мной, пусть и жестока. Не могу жить в полузнании, какое есть ревность. Она рвет мне сердце. Я становлюсь непригоден для мысли, для жизни, для сна, даже для смерти. Я обязан знать — иначе я безумец и более не человек, дикий зверь, что загрызет себя, отчаянно боясь ранить врага.
Язык женщины стремительной красной вспышкой мелькнул по бледным губам.
— Тебе есть что мне сказать? — спросил он.
Ответа не последовало.
Он не отступался:
— Правдивы ли утверждения в письме твоей матери?
— В письме моей матери! — произнесла она.
— Есть ли поводы у моей ревности? — выдохнул он. Ее ответ тоже был не более чем выдохом.
— Я тебе ничего не скажу, — сказала она.
И вновь задремало, зажужжало между ними молчание, и вновь удалились они в тайные места своих душ, где высасывало из них силу, покуда не впадали они в ступор. Женщина томно встала со стула, и миг спустя встал и мужчина.
Молвила она:
— Я уеду утром. — Далее пробормотала: — Ты дашь мне повидаться с мальчиком.
— Если узнаю, — произнес он, — что ты разговаривала с мальчиком, я убью тебя — и мальчика убью.
На этом женщина удалилась, и шаги ее легонько постукивали по коридору. Мужчина погасил свет в желтых шарах и вышел за дверь; заглохли и его шаги во тьме — но в другой стороне.
* * *
Мак Канн встал.
— Ей-же-ей! — проговорил он, выпрямляя затекшие ноги.
Окружали его великая тьма и великое безмолвие, а дух в этой комнате был противнее любого, какой доводилось Патси вдыхать. Впрочем, выдержка у него была медвежья и своему делу он был решительно привержен, а потому чужой непокой мог потревожить его лишь на миг, И все же комната ему не нравилась, и он поспешил покинуть ее.
Поднял мешки, осторожно шагнул к окну, перебросил их за подоконник. Затем выбрался сам и подобрал добычу.
Через пять минут уже был он снова на дороге. По ней преодолел, словно громадный кот, несколько ярдов, пока не оставил сторожку привратника изрядно позади; а затем с мешками на плечах перешел на стремительный шаг, которого предстояло держаться часа три.
Глава XXXIV
Мэри проснулась рано.
Утро стояло серое, небо — плоское и литое, лишь там и сям тонкие борозды размечали его сжатые от урожая поля.
Подняла Мэри голову и поглядела на отцово место, но его там не было: мешки валялись скомканные на земле.
На земле растянулась рослая фигура Финана, прямая как жердь. Келтия слегка изогнулся, одну руку заложил за голову. Арт свернулся клубочком, руками обнял колени, мешковину с себя сбросил. Айлин Ни Кули лежала на животе, волосы жухлой травой разметались по сторонам.
Мэри легла, ибо слишком рано еще было вставать, но тут ее навестила мысль, и Мэри встала вновь. Подумалось ей, что, может, отец тихонько вернулся среди ночи да забрал с собой осла и повозку, и от этой мысли грудь ее наполнилась страхом.
Сбегала она по дороге и увидела повозку оглоблями кверху, а еще чуть дальше на боку лежал осел.
Вернулась на цыпочках, счастливо улыбаясь про себя, бесконечно осторожно укрыла Арта и сама устроилась поспать. Лагерь не будила, ибо желала предоставить отцу как можно больше времени вернуться незамеченным.
А пока спала Мэри, небо распустило паруса: исполинские галеоны облаков отправились в плавание на запад, и так, флотилия за флотилией, освободили забитые гавани. Черные облачные громады покатились по небу — росли они вместе, соприкасались и разлетались врозь, ускользали в грузной спешке, словно по стремнинам рвется армада, сонно наполняя шумные паруса, стройные рангоуты повернуты к бризу; вахтенные на своих постах, кранцы еще не убраны с качающихся бортов; суда едва ль не касаются друг друга; моряки кричат, тяжко налегая на дубовые багры, и вновь налегают, и великие корабельные носы движутся прочь, воды кипят между ними, и громогласные прощанья призрачно поют волнам.
И вот уже небо сделалось ярким морем, усеянным островами; они таяли и крошились и уплывали прочь, более не острова, но многие перья, хлопья и дымчатые гирлянды, торопливо бегущие, ибо солнце воздвигло на небеса свое спокойное око, уставилось вдаль и вниз на серые просторы, и пред взглядом его туманы сбились в стаю и скрылись с милою спешкой; темные дали сделались белы, темно-синие шири стали голубыми, земля и небо засверкали и засветились в лучезарном солнце.
* * *
Лагерь проснулся раньше Мэри, и вновь возник вопрос, куда подевался ее отец.
— Скоро вернется, — ответила Мэри. — Должно быть, подался по дороге — глянуть, не найдется ль нам чего поесть. — Она тянула с приготовлением завтрака до последней возможности. Ради этого пролила кипяток из котелка — и опрокинула жаровню, когда вода вскипела вторично.
Уже собрались усесться за трапезу, как появился Мак Канн, и Мэри придерживала завтрак, пока не дошел отец к ним — шапка на затылке, на лице счастливейшая улыбка, а в руке газетный сверток.
Мэри быстро глянула на него со значением.
— Удалось ли тебе добыть нам что-нибудь поесть? — спросила она — и тут изумилась.
— Удалось, — ответил он и вручил ей объемистый сверток.
Она воспользовалась этой
- Убиенный поэт - Гийом Аполлинер - Классическая проза
- Собачьи годы - Гюнтер Грасс - Классическая проза
- Молитва - Уильям Сароян - Классическая проза
- Маэстро Перес. Органист - Густаво Беккер - Классическая проза
- Преступление и наказание. Идиот - Федор Михайлович Достоевский - Классическая проза
- Живые и мертвые - Константин Симонов - Классическая проза
- Агнец - Франсуа Мориак - Классическая проза
- Раздумья на могиле немецкого солдата - Ричард Олдингтон - Классическая проза
- Тесный фрак - Луиджи Пиранделло - Классическая проза
- В молчании - Луиджи Пиранделло - Классическая проза