Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ешь! Чаю хочешь?
— Хочу! — сказал я. И, прожевав шоколад, сказал: — Вообще-то задумывался!
— Ну! Ну?! — допытывалась она, заглядывая в самые глаза.
— А вы смеяться не будете?
— Над чем? — растерялась тётенька. И я понял, что она смеяться не будет. — Послушай, у тебя какие-то странные представления… Над чем смеяться?
И тогда я тоже придвинулся к ней и сказал тихо:
— Все числа чётные!
— Как это? — шёпотом спросила тётенька.
— Все чётные! Только некоторые из них лишнюю единицу прихватывают!
— Зачем?
— Не знаю, — сказал я, — может, от жадности. И становятся нечётными!
— А может, не прихватывают, а теряют… От безалаберности… А? И становятся нечётными, а?
Я подумал и сказал:
— Может быть! Но мне лучше думать, что у них эта единица — лишняя.
— То есть, — сказала тётенька, — если мы все числа обозначим буквой «а», то а+1 = b. Так или не так? — она писала с такой скоростью, что я за ней едва глазами-то поспевал. Мелок по доске так и прыгал. — Я правильно поняла?
— Угу! — сказал я, потому что тоже понимал, что она пишет. — Вот эти-то единицы и складываются. От них ответ и зависит.
— Блестяще! — сказала она, откинула со лба прядь волос и засмеялась.
— И ничего смешного нет! Я когда в классе рассказал, то все тоже ха-ха-ха! А что смешного?!
— Ну что ты! Что ты! — растерялась тётенька. — Я же не в смысле ха-ха-ха! Я просто радуюсь тому, как ты хорошо всё продумал! Я радуюсь — понимаешь? Так как же ты до этого догадался?
— А… так… — сказал я.
— Ну всё же! А? В углу стоял! Да?
— Стоял, — сознался я.
— За что?
— Ел. На уроке.
Она вдруг прижала меня к себе.
— Господи, — говорит, — какой же ты маленький!
— Ну почему! — сказал я. — Ещё и меньше есть. Я третий от конца!
— Послушай, Пифагор, — сказала она, пытаясь пригладить мне волосы. — А как тебя зовут на самом деле?
Я сказал.
И тётенька вдруг побледнела.
— Боже мой! — прошептала она. — Всё повторяется!
И почему-то на глазах её показались слёзы.
— Не надо, — сказал я. — Не плачьте.
— Нет-нет, — она виновато помотала головой, стряхивая с глаз слёзы.
— Я не плачу! Это так…
И тут в окно ударил камень. Она ойкнула от неожиданности. Хотя камень был маленький и стекло не разбилось.
Она распахнула окно, и я услышал Серёгин голос:
— Ты! Очкастая! Отпусти Пифагора! А то мы вам сейчас все стёкла высадим! Отпусти!
— Вы что, с ума сошли! — закричала тётенька. — Вот он, ваш Пифагор, что я, съем его, что ли?
И она поставила меня на подоконник.
Я видел, что на пустыре стоят человек пятьдесят мальчишек, и не только из нашего класса, но почти все с нашей улицы. В руках у них были камни, а у Серёги — рогатка.
— Отпусти Пифагора! — кричал он. — Не посмотрим, что вы учёные! Всё тут разнесём! Нет такого закона, чтобы детей арестовывать!
И другие мальчишки тоже орали и готовились швыряться камнями.
И тогда она вдруг свистнула в два пальца, переливчато и отчаянно.
Мальчишки разом замолчали.
— Ну вот! Так-то лучше. Сейчас он к вам придёт, — и закрыла окно.
Она повернулась ко мне.
— Тётя! — сказал я. — Я вам халат испачкал ботинками.
— Ничего! — сказала она. — Я его постираю. Ничего. Доедай шоколад!
— А вам? — спросил я.
— Мне ещё дадут. Говорят, шоколад укрепляет мозги! Вот и ешь! — И она ещё раз взъерошила мне волосы. — Господи! До чего же маленький!..
Через неделю охранник с металлическими зубами вынес нам новый кожаный мяч, а ещё через неделю на пустыре появились футбольные ворота, а на окнах НИИ защитные сетки.
И когда мы играли в футбол, я нет-нет да и поглядывал на эти окна под тёмными сетками. Иногда мне казалось, что я вижу за ними тётеньку в белом халате, в очках и с папиросой «Казбек» в тонких, испачканных мелом пальцах… И она смотрит на нас…
Чтобы помнить всю жизнь!
До третьего класса мы учились отдельно: мальчишки в нашей — мужской школе, а девчонки в школе через дорогу. Но потом поползли упорные слухи, что раздельное обучение отменяется и с будущей осени мальчишки и девчонки станут учиться вместе.
Серёга по этому поводу ужасно волновался.
— Ты представляешь, если нас в бабскую школу переведут, — говорил он мне.
— Почему это нас должны перевести?
— Ну как же! Пятнадцать мальчишек в ту школу, а пятнадцать девчонок к нам. Во позорище, если нас переведут!
Я никакого позорища в этом не видел. Что нас, в платья оденут и бантики носить заставят, что ли?! Но уходить из своей школы мне не хотелось: я за два года к ней привык. Хотя, если бы на переменках старшие мальчишки меньше пихались, было бы гораздо лучше. А то бежит такой здоровила из четвёртого или даже из шестого класса и — р-р-раз — тебе в лоб щелбана! Чего хорошего!
— А представляешь, если кого-нибудь из нас двоих переведут, а кого-нибудь из нас двоих оставят? Выходит, дружбе конец?!
Из-за этого я тоже расстроился. Мы с Серёгой давно дружили — с детского сада. Мы с ним живём в одном доме и даже на одной площадке — в соседних квартирах. И я даже не представляю, как это можно в разных школах вдруг оказаться!
— Нужно что-то предпринимать! — говорит Серёга. — Нужно так себя показать перед учителями, чтобы они с нами ни за что расставаться не захотели!
И целое лето, вместо того чтобы гонять в футбол или там на речку, мы ошивались в школе. Помогали подоконники красить… И другое… Да всего и не вспомнишь… Вот, подоконники красили… Сначала мы с них пыль стирали тряпкой, а старшеклассники красили… Но и мы тоже… Один раз… Я так вообще почти что целый подоконник выкрасил! Меня один из четвёртого класса даже похвалил. «Ну, — говорит, — ты намалевал! Айвазовский!» Это художник такой был в дореволюционное время.
И нас все хвалили. Иван Лукич, который по труду, так прямо и сказал:
— Большое вам спасибо. Теперь отдыхайте. Таких работников нужно беречь! — и все ребята из четвёртого класса, которые подоконники красили, с ним согласились.
А ещё мы Марь Санне из биологии целую банку лягушачьей икры насобирали, для опытов. Она говорит:
— Раздобыли бы вы мне икринку — в микроскоп рассматривать.
А нам что, жалко, что ли? Мы ей целую банку.
В общем, помогали!
Так что мы были почти уверены, что нас в бабскую школу не переведут. Мы тут нужны!
И не ошиблись! Нас не перевели. И вообще никого не перевели. Только из нашего второго класса сделали два: 3-й «а» и 3-й «б». Но мы с Серёгой в 3-м «а» остались! Вместе. Нас даже рассаживать не стали!
А первого сентября эти явились! Ну, из женской школы — девчонки. Расфуфыренные! С бантиками! Смотреть противно. А одну так вообще бабушка до самого класса вела — Ирину. Я её сразу прозвал Мальвина. Ну как из «Золотого ключика», потому что воображает. Она в нашем доме живёт — недавно переехала откуда-то.
Бабушка её всё как курица переживает:
— Как у вас школа далеко! Целых три трамвайных остановки!
А чего далеко-то? Остановки короткие: контролёр войдёт, ещё у половины вагона билеты не проверит, а ты уже выскочил! А можно вообще на «колбасе» ездить. Но её всё равно бабушка каждый день в школу за ручку водит, и из школы тоже! Смотреть противно! Это в третьем-то классе?! Как же она в пионеры вступать собирается, если её бабушка за ручку водит? Я на эту Ирину-Мальвину — ноль внимания, а Серёга извёлся весь. Потому что влюбился.
Вообще-то он не признавался. Я его прямо спрашивал: «Ты что, дурак, влюбился, что ли?»
А он сразу начинал кричать: «Кто? Я?! Да что я, рыжий, что ли?!»
В том смысле, что не влюбился.
А вообще-то он рыжий на самом деле. Раньше это не очень заметно было, но теперь он чёлку отрастил, чтобы Ирине-Мальвине понравиться. Так сразу стало видно — рыжий.
Мне-то всё равно, какого он цвета, — друг и всё, но Серёга переживал, что он — рыжий. Он носил с собой зеркальце — чтобы зайчиков пускать (так он мне говорил), но всё время в это зеркальце смотрелся. Сдвигал брови, хлопал поросячьими своими ресницами и вздыхал: «Тебе-то хорошо. Ты — блондин. А мне всю жизнь не везёт».
Но чёлку свою рыжую не состригал.
Один раз мы отвечали на вопросы: кем вы хотите стать и почему? Мы в «Родной речи» про всякие профессии читали. Серёгу вызвали, а он ни бэ, ни мэ, ни кукареку… Не успел придумать. Меня спросили — я говорю:
— Хочу быть моряком, — чтобы от меня отстали. — Плавать в дальние страны и защищать морские рубежи нашей Родины.
Мне пятёрку поставили.
Вообще-то я хочу быть клоуном. Ну, который в цирке. И дома, когда никого нет, потихонечку перед зеркалом тренируюсь, но об этом нельзя в классе сказать — засмеют. Тоже, скажут, выбрал профессию! Вот я и сказал «моряком», да и все мальчишки — тоже. Некоторые, правда, сказали, что хотят быть лётчиками, как Чкалов. Но было видно, что они всё врут. Во-первых, что они, дураки, что ли?! Если все в лётчики пойдут или в моряки, то ни самолётов, ни пароходов не хватит. А во-вторых, кто это так, с бухты-барахты, скажет, про что он мечтает?! «Мечта, — как говорит наш сосед дядя Толя, — это личное дело каждого! И нечего в душу лезть!»
- Про любовь - Мария Бершадская - Детская проза
- Рассказы про Франца и любовь - Кристине Нёстлингер - Детская проза
- Когда Вадя был маленький - Анастасия Каляндра - Прочая детская литература / Детские приключения / Детская проза
- Я не нарочно - Вера и Марина Воробей - Детская проза
- Любимые рассказы для детей - Юрий Казаков - Детская проза
- Зимние истории - Игорь Фарбаржевич - Детская проза
- Мама возвращается всегда - Мария Старец - Прочая детская литература / Детская проза / Русская классическая проза
- Сказки гор и лесов - Александр Амфитеатров - Детская проза
- Хорьки-детективы: Дело о Благородном Поступке - Ричард Бах - Детская проза
- Когда здесь была Марни - Джоан Робинсон - Детская проза