Форма входа
Читем онлайн Из мира «бывших людей» - Жорж Экоут
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Однако, Лоран предпочитал разговор подобных людей беседе с настоящими неучами, намереваясь обратиться к ещё менее интересным молодцам.
Я предоставил ему место в моих конторах, но он предпочёл наняться, как клеймильщик, к одной компании портовых носильщиков. Однажды, когда я высказал ему своё неудовольствие, он стал так расхваливать свои занятия, достойные сложившегося человека, он украсил их столь поэтическими красками, что я не нашёлся ничего ему ответить. Поверить ему, так во всём Антверпене не существовало более здоровых обязанностей, чем его: можно наслаждаться видами и движениями рейда! Зрелище меняется с каждым днём и даже из часа в час. Какое разнообразие экипажей, кораблей и товаров, не говоря уже о прелести горизонта и волн. А атлетика рабочих, пластика их работ! Волнение приходов и отъездов! Прихотливый полёт ласточек!
Что ещё там?
Это не помешало ему через несколько недель отказаться от всех этих прелестей. Он был уже изнурён этими атлетами и их обстановкой.
– Что же вы думаете делать?
– Увидеть более живую среду и более живых людей.
– Я не понимаю.
– Да, сойтись с бесстыдными молодцами, жить вне общества. Существуют более оригинальные типы, чем «рабочие в доке», на набережных бассейнов…
Я уступал ему его выгрузчиков, я ему уступил много других: перевозчиков, матросов, нанимателей яликов. Эти-то рабочие – молодцы! Если б он применялся к их смешному языку и их тривиальному образу действия, из этого разумеется, ничего бы не вышло. Но, когда он заговорил со мною о желании спуститься на несколько ступеней и отдаться пьянству, я стал отговаривать его из всех сил.
Общество имеет недостатки, я согласен с ним; в нём царит много китайского:
– Тем не менее, – сказал я ему, – законы и правила необходимы и мешают нам впасть в варварство. Социальная разграниченность тоже необходима. Важно, чтобы мы держались на местах и наблюдали расстояние. Интересоваться маленькими людьми, поддерживать их, просвещать: нет ничего лучшего. Что касается того, чтобы жить их жизнью, унизиться до их уровня, это было бы заблуждением. Это равносильно самоубийству! А ты говоришь о том, чтобы спуститься ниже. Ах! Фи!
Негодование давило мне горло, он воспользовался этим, чтобы ответить мне:
– Вы можете думать всё, что вы захотите, мой дорогой Бергман, но я рассчитываю исключительно на эти подонки общества, чтобы сделать свою жизнь сносной. Чем старше я становлюсь, тем менее я нахожусь в своей стихии. Я понимаю так же мало наших буржуа, как мало и они меня понимают. Я знаю и чувствую гораздо больше, чем все эти болтуны, выставляющие напоказ своё знание и свою чувствительность. С самого детства семейная обстановка казалась мне фальшивой. Не подумайте о моей неблагодарности. Мои опекуны желали мне добра; они сделали из меня то, чего они никогда не предвидели. Если я не противился совсем их стремлению, они помогали мне развиваться по собственному желанию. Между тем отсутствие у них любви к человечеству часто возмущало меня, и их стремление показываться, обращать на себя внимание, их светское комедианство должны были внушить моей душе ужас. Разность наших точек зрения увеличивалась до самой минуты разрыва.
Увы, я вскоре открыл, что мои опекуны не составляли исключения, но что всё их сословие, и моё также, в котором я буду вынужден жить, создавалось по одному образцу. Я вышел из семьи, я убежал бы из общества.
Настало время говорить.
В течение уже нескольких лет я стремлюсь к тому, чтобы сблизиться с простыми людьми, почти дикими, которые не будут говорить со мною ни об искусстве, ни о литературе, ни о политике, ни о науке, ни о морали, ни о долге, ни о философии, ни о религии. Я буду легче дышать возле этих грубых существ, чем среди нашего учёного мира, ненавистника редкой идеи и необыкновенной чувствительности. Я убеждён в том, что душа этих первобытных существ гораздо лучше души многих наших цивилизованных людей. Я стараюсь читать под их грубой оболочкой. Они не знают увёрток, сделок с совестью, обманов. Они предоставляют лучше отгадывать. Ах, Бергман, сколько оттенков и душевных переходов у человека, находящегося близко к природе! Нет ничего новее их впечатлений. Их чувствительность равносильна нашей, но, т. к. она не выражается с такою виртуозностью, как у нас, она становится от этого только более приятной, когда можно узнать, – я сказал бы: вдохнуть её. Там действительно я наклоняюсь над их совестью, точно над кустом боярышника или цветущей сирени…
С физической стороны ваше общество противно мне столько же, сколько и с моральной. Ваши женщины являются скорее куклами и попугаями. Если б греки снова вернулись, они смеялись бы до слёз, пока не провалились бы от ужаса. Что сказали бы Фидий и даже представители эпохи возрождения при виде наших разодетых дам? Как, к тому же, согласовать высокие идеи, которыми вы наделяете ваших подруг, с вашею придворною любезностью, вашим влюблённым рабством, вашими капризами и восхвалениями?
Как ваши светские дамы и ваши куртизанки, если они, действительно, не так глупы, как индейки и журавли, с которыми вы их сравниваете, оставаясь в своей компании, – не принимают за наглую насмешку ваши восторги, проявленные по отношению к ним? Право, я задыхаюсь, и душа моя рвётся наружу в ваших салонах…
– Тогда почему вы не выселяетесь из отчизны? – воскликнул я. – Существуют пустыни, дикари…
– Нет, я слишком люблю родину, и что касается тех, кого я назвал бы «первоначальными людьми», их существует изрядное количество, очень интересных и совершенно свободных людей, среди наших соотечественников. Я люблю из моего народа дурно одетых людей, дерзких на язык, расхаживающих почти обнажёнными и смеющихся над вашею страстью всё нивелировать, и словно брыкающихся подобно мне в классах общества…
– В добрый час! Вот вырвалось у тебя настоящее слово! Ты мечтаешь о революции, анархии. Я мог бы догадаться об этом.
– Ах, нет! протестовал Лоран. Я не завидую ничьему месту, ни положению, ни состоянию. Я нахожу бедняков очаровательными, как они есть. В сущности, нет ничего более правоверного и покорного господствующему учению, чем мои явные разрушения и ереси. Я проповедую оборванную нищету, как освятил её Христос и Франциск Ассизский, как воспевал её Данте в своём «Чистилище», как восторгался ею даже язычник Аристофан в своём Плутусе. Только, в отличие от этих поэтов и этих святых, я не хочу, чтобы мои бедняки были униженными и рабами. Если они возмутятся, я хотел бы, чтобы это произошло по одиночке, каждый за себя, – без того, чтобы в их преступления вселился дух социальных требований. Непокорные, согласно моей душе, возмутятся с точки зрения чисто индивидуальной, без политических целей, не питая надежды и тщеславного стремления устроиться в свою очередь на вершине лестнице и царить, насыщаться и невыразимо глупеть, как лучшие современные люди. Клянусь вам, мой добрый Бергман, я не мечтаю о лучшем коллективном положении, я не обольщаю себя никакой утопией, и вы ещё более удивитесь, если я скажу вам, что всех этих красивых мужчин во фраках и высоких цилиндрах, этих гордых дам, украшенных цветами, перьями и безделками, этих автоматов с их поклонами и готовыми формулами, по отношению которых я сейчас только выказывал полное презрение, я считаю необходимыми для гармонии этого мира. Я не хотел бы уничтожить их; я бы с сожалением смотрел, если б они погибли в народном восстании, так как они уступили бы место другим человеческим автоматам, может быть, ещё более безобразным и более глупым, подобно тому, как казни на гильотине и высылки эпохи террора создали когда-то современных капиталистов. Ещё одно: я ненавижу переворот, который стоил бы нам перемены режима. Я нахожу этих буржуа, какими бы раздражающими они ни были однако, необходимыми для моих эстетических потребностей, в том смысле, что они служат контрастом для моих чудных босяков. Эта дурная порода поддерживает в очень художественной форме, благодаря своей спеси, своему презрению, вымогательствам, всевозможным изменам, мой превосходный народ, ходящий в рубищах, моих нищих, любимцев поэтов, святых, даже богов, которыми прикрываются ваши западные учреждения и ваше христианство. Во мне нет никаких черт поджигателя. Я даже объявляю себя консерватором, подобно вашим худшим реакционерам; но совсем из других мотивов, из диаметрально им противоположных доводов.
И вот главный из этих доводов: я считаю равными себе только существа, необыкновенно утончённые, членов избранного меньшинства, художников, и ультрачувствительных мыслителей, трагические и великодушные сердца, абсолютных аристократов, извлёкших из глубины науки, философии и эстетики правила жизни и личные взгляды, – но увы, этих равных себе людей я встречаю только в их произведениях. Я поддерживаю всё же письменное знакомство с теми из них, которые являются моими современниками. С другими я могу сойтись только под видом их картин, их книг, их партитур и их статуй. За недостатком этих властителей сердца и ума, я обращаюсь к их антиподам, т. е. к непросвещённым и оборванным существам, красивым первобытной красотой, свободным, привлекательным, грубым людям, искренним даже в своей порочности, диким, как постоянно преследуемая дичь.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Из мира «бывших людей» - Жорж Экоут бесплатно.
Похожие на Из мира «бывших людей» - Жорж Экоут книги
- Выбранные места из переписки с друзьями - Николай Гоголь - Прочее
- Жизнь после смерти - разные - Прочее
- Волшебный выключатель - Лаймен Фрэнк Баум - Зарубежные детские книги / Прочее / Детская фантастика
- Портреты (сборник) - Джон Берджер - Прочее
- Демоническая экспансия - Каштан - Прочее
- Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс - Прочее
- Там, на неведомых дорожках... - Евгений Панкратов - Героическая фантастика / Прочее / Попаданцы / Повести / Фэнтези
- Марья Лусьева за границей - Александр Амфитеатров - Прочее
- Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова - Прочее / Культурология / Литературоведение
- Как Водяной сокровища искал - Виктория Сергеевна Федорова - Прочее / Русское фэнтези