Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Саратове дождило, в киоске у парка продавали пиво, Андрианов выстоял очередь; а потом обнаружил, что денег у него нет. А были, рублей пятьсот. Он отодвинулся от оконца с кружками, отрицательно помотал головой, когда кто-то вызвался заплатить за него, и горестно вздохнул: Люська, ах Люська!
Как восемь лет назад выпущенный из Крестов, он был налегке, даже кусочка мыла не завалялось в кармане. Но ноги шли бодро, руки в такт шагам отмахивались резво, во всем теле – то набухание чувств, которое сулит радость на весь день. Комиссия, он вспомнил, собиралась раз в неделю, иногда и чаще, в зависимости от того, как на фронте шли дела. Сейчас разгар контрнаступления, потери громадные, офицеры нужны позарез, уже через несколько суток он получит направление в свою часть и еще до фронта повидает здесь, в Саратове, Калинниченко и Висхоня.
В приемном отделении кричал раненый, требуя врача и отпихивая унимавших его санитаров. Дебелая баба в синем халате вдруг заорала на него, и раненый позволил завалить себя на носилки. Унесли его. Дежурного врача отвлекали телефоны, очередь к нему не укорачивалась. Наконец Андрианов показал ему свои документы. Изучив их, врач озабоченно сказал, не поднимая глаз, что комиссия перегружена, палаты тоже, в коридорах спотыкаются о больных, но так или иначе дообследоваться надо, анализы опять же, а пока – предварительный осмотр, во-он в той комнате, пройдите туда…
Иван Федорович вошел в комнату, где никого не было. Потом заглянул дежурный врач: «Раздевайтесь, раздевайтесь же…» Он снял гимнастерку, приподнял было нательную. рубаху – и на него набросились молодцы-санитары, заломили назад руки и подсечкой бросили на пол. «Попался, гад!»
Привезли его в Посконцы, на курсы, посадили на гауптвахту, допросы шли круглосуточно. Впервые Андрианов услышал змеиношипящее слово СМЕРШ – уже три месяца так называлась военная контрразведка, и всеми следователями в Посконцах командовал московский полковник из ГУКРа, главного управления контрразведки. Человек двадцать было в той особой группе, что навалилась на Андрианова. Расследовался военно-фашистский заговор на курсах младших лейтенантов и деятельность преступного формирования на базе окопавшихся агентов абвера – лже-майора Висхоня и лже-старшего лейтенанта Калинниченко. Попутно разрабатывались и другие версии, не вмещавшиеся в границах здравого смысла. «Немецкий десант»можно, конечно, объяснить недоразумением и плодом разгулявшихся слухов, но уж «покушение на товарища Сталина» попахивало идиотизмом. Семь дознавателей из разных дивизий привез в Посконцы заместитель военного прокурора бывшего округа, они и помахали перед носом Андрианова ворохом телефонограмм. Доносы и жалобы, отправленные в штаб округа, дальше узла связи не пошли, их посчитали намеренной дезинформацией, и только известия о якобы высаженном десанте образумили смерш Степного фронта, погнали его в Посконцы.
Вновь Иван Федорович оказался втянутым в кипение и бурление мира, сочиненного папками следственного дела. Бесполезно, понимал он, говорить правду, потому что следователи знали, как должен отвечать подследственный. Ни свидетелей, ни подозреваемых поблизости нет, предположил Андрианов, и не будет. Первая и Вторая роты пропали бесследно, так и не добравшись до передовых позиций. Третья таинственно сгинула, проследили ее путь от станции до станции, нашли подполковника из 293-й дивизии, а дальше – глухой мрак неведения. Оповестили все фронты западного направления, ходили по палатам всех госпиталей, но ни Висхоня, ни Калинниченко найти не удавалось. Андрианову показывали альбомы с бандитскими мордами, он отрицательно качал головой: нет, не видел, не встречал, не похож. Калинниченко? Да как-то столкнулись, поговорили о том о сем. Висхонь? А как же, три раза виделись, в кабинете Фалина – раз, перед зданием штаба, когда полковой комиссар приказал Висхоню навести порядок в столовой – это два, и у правления колхоза как-то – три.
Врать Андрианову помогали Посконцы, колхозники отказывались что-либо вспоминать, а то, что говорили, не соответствовало следовательским версиям. Ни о каких трех женщинах и ни о какой парикмахерской они не слышали. А Лукерья, разрушая воздушные замки военюристов, упорно твердила о родственных связях с майором-диверсантом. Об особисте Андрианова не спрашивали, как и о курсанте Николюкине, скользкую тему самоубийств следователи свели к невнятному упоминанию о «развале воинской дисциплины». «Немецкий десант» тоже похерили, все штабы огрызнулись, когда их стали опрашивать. Управление войск охраны тыла не хотело признаваться, что под носом его блуждал немецкий батальон. Поэтому все накопленные следствием эпизоды сузили, обкарнали и превратили в случайный обстрел курсов необученным минометным расчетом.
Но какую-то роль самому миномету они отводили, что-то вокруг него накручивали, под кого-то копали, и однажды Андрианову был предъявлен якобы найденный 82-миллиметровый миномет.
– Узнаешь?… Тот самый, что числился у тебя на складе. Который ты выдал курсантам.
Миномет был новеньким, из партии, которая только что начинала поступать на вооружение. Отлученный от артиллерийского дела, Андрианов ревниво посматривал на новую, без его участия принимаемую технику, и когда бывал на станции, щупал новинки, расспрашивал. При одном взгляде на этот миномет он понял: нет, такого он раньше не видел. Ствол шершавый, чистовая обработка наружной поверхности отсутствует, миномет, для убыстрения выпуска, изготовлен по упрощенной технологии, что пошло ему на пользу: ранее гладкий ствол соскальзывал с плеча.
– Нет, такого на складе не было. И выдавать его я не мог.
Военюристы поорали на Андрианова, но от дурацкой затеи не отказались, и чем закончилось «минометное дело» тот так и не узнал.
Полковник из ГУКРа, редко бывавший на допросах, вдруг включился в них, заинтересованный показаниями официанток. Спросил, что это за история со стеною в столовой. Вольнонаемные посконские бабы наговорили полковнику о страстях, возникших вокруг снесенной перегородки, деревенским умом своим связав новые порядки в столовой со слухами о заговоре против товарища Сталина, о немецких шпионах, якобы проникших на курсы. Более точные сведения могла бы дать Тося, но и она исчезла, последний раз видели ее на станции, цеплявшейся к какому-то эшелону, и куда ушел эшелон, к фронту или в глубокий сибирский тыл, никто не знал.
– Перегородка? – не сразу переспросил Андрианов. – Ведите меня в столовую, покажу…
Полковник посмотрел, послушал и потребовал рулетку. Расчертил лист бумаги, долго вглядывался в прямоугольнички, изображавшие столы, скамейки, офицерские столики. Все перемешал в уме, чтоб было из чего составлять миропорядок, подвластный смершу. На минуту вырвавшись из притяжения светил, определявших вращение следовательских миров, он сказал: – Расстрелять тебя надо, капитан…
Опомнился, оседлал орбиту и произнес: – А кто присутствовал при вскрытии тайника, находящегося в перегородке?
А ведь казался наименее чумным, проявлял временами здравомыслие.
Роту связи прислали на курсы, чтоб обслуживать ораву. Проводные линии связи что-нибудь свеженькое подавали к утру, питая следователей, крохи доставались и Андрианову. «Мы тебе сюрпризик подготовили», – сказал как-то полковник, зайдя в камеру.
Они добрались до женщин, до мужского счастья Ивана Федоровича.
Варвару нашли убитой в километре от своей деревни, с документами на имя Варвары Ильиничны Антоновой, хотя она в сельсоветских книгах была записана Дрыгиной. Достоверность красноармейской книжки подвергли сомнению, о том, что еще нашли при убитой, следователи не говорили, и, значит, помрут теперь без еды сестры ее и братья. Надо было сойти с поезда и проводить ее до дома, надо было! На три вещмешка и узел в голод польстится каждый!
Ни Люську, ни Томку пока не обнаружили. Андрианов со страхом догадывался, что дела его плохи, раз следователи оглашают при нем факты розыска. В его молчании они уверены, то есть набрали достаточно обвинений, чтоб в законном судебном заседании приговорить его к расстрелу.
Ему давали газеты, но он их не читал. Он вспоминал жизнь свою и находил ее разумной, потому что не поддался сумасшествию на курсах. А то, что все три роты и сорок офицеров безумны, понял он здесь, в камере, и безумство охватило людей в тот миг, когда майор Висхонь снес перегородку в столовой. Они должны быть, эти разделяющие людей стены, они позволяют им жить в своих крохотных мирах, люди свободны потому, что у каждого – камера.
Со сладостной тоской вспоминал он трех женщин, которых полюбил, которые и его полюбили, и взаимная любовь сделала четырех человек счастливыми. Если Андрианов, к примеру, брал за руку Томку и вел ее в шалашик, то Варвара и Люська провожали их добрыми словами, радуясь тому, что сейчас их подруге Тамаре и их брату Ванечке будет хорошо.
- Берлин — Москва — Берлин - Анатолий Азольский - О войне
- Новое назначение - Тихон Журавлев - О войне
- Полёт продолжается - Сергей Андрианов - О войне
- Базирование Военно-морского флота СССР - Виктор Манойлин - О войне
- Лишний - Анатолий Азольский - О войне
- Затяжной выстрел - Анатолий Азольский - О войне
- Мальчик с саблей - Иван Наумов - О войне
- Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс - О войне
- Заложники - Григорий Покровский - О войне
- Неповторимое. Книга 4 - Валентин Варенников - О войне