Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не спал Василий Румянцев. Шаг за шагом мысленно проходил он путь, который предстояло совершить ему завтра. С 8 до 10 вечера кабинет Розенберга пустует, шеф в это время ужинает и услаждает себя беседой с фрау Рубцовой. Приемная тоже пуста: Розенберг очень пунктуален и, вызывая подчиненных, обычно не заставляет их ждать. Он считает: никто не должен терять даром ни минуты драгоценного времени, все они принадлежат великой Германии. В приемной только Краузе. Сумрачный, необщительный Вильгельм Краузе, пожалуй, единственный офицер в Приморске, который никак не хотел признать Курта Коха своим приятелем и был холоден с ним. Впрочем, Краузе в это время в приемной не будет. Им займется Петров.
Румянцев отлично сознавал, что, несмотря на продуманность каждого шага, в любой момент может все сорваться. Тогда — полный провал. Не о себе думал Румянцев. Он разведчик и риск — его спутник. Но если Розенберг поймет, в чем дело, документы немедленно будут упрятаны за десять замков. Значит, самое главное — не сорваться. Лучше отложить операцию, если что-нибудь не сладится. Действовать только в том случае, если будет полнейшая уверенность в успехе.
Ну, а теперь спать, спать! Завтра ему понадобится вся его выдержка, все хладнокровие.
И уже засыпая, подумал о Гале. Где ты, родная? Как долго ничего не знаю о тебе. Помнишь ли?
Обер-лейтенант Курт Кох шел не спеша. У здания, где помещался штаб Розенберга, Курт Кох закурил, рассеянно посмотрел по сторонам, взглянул на окна второго этажа. Там помещался кабинет Розенберга и комната, где сидела Рубцова.
Вот она выглянула в окно, кивнула обер-лейтенанту.
«Все в порядке», — отметил про себя Курт Кох и, не останавливаясь, прошел дальше. Шел он медленно, и весь его вид говорил, что обер-лейтенант наслаждается погожим весенним днем, что оснований для беспокойства у него нет, что он пребывает в обычном своем благодушно-беззаботном настроении. Пройдя квартал, он увидел идущего навстречу гестаповца. Поравнявшись, обер-лейтенант отдал честь старшему по званию. При этом он тихо, но четко произнес: «Порядок». И продолжал не спеша свой путь.
На улице сгущались сумерки. Фонарь в подъезде штаба Розенберга горел тускло, и часовому была видна только небольшая освещенная площадка перед подъездом, дальше — густая сплошная стена тумана. И когда перед дверью неожиданно возникла фигура капитана войск СС в низко надвинутой фуражке и блестящем черном плаще, часовой вздрогнул: туман поглощал все звуки, и солдат не слышал ни рокота подъезжающей машины, ни близящихся шагов.
Вытянувшись, он вопросительно смотрел на капитана. Офицеры гестапо в последнее время были частыми гостями в штабе, но обычно позже, в это время — личное время генерала — они не появлялись.
— К господину генералу со срочным сообщением, — отрывисто бросил капитан.
— Господин генерал отсутствует, будет после десяти, — как было велено ему, ответил часовой.
— Тогда его адъютанта!
Солдат вошел в подъезд, плотно прикрыв за собой дверь. Снимая трубку, он видел сквозь стеклянную дверь, что гестаповец стоит на крыльце, нетерпеливо постукивая перчаткой по плащу.
Через несколько минут вниз спустился Краузе. Лицо его было еще более хмурым и неприветливым, чем всегда. Тревожить шефа он не смел. Не выслушать гестаповца тоже не смел. Предчувствовал, что ему все же придется тревожить генерала — с гестапо шутки плохи. И заранее злился и на этого капитана и на свою судьбу. Капитан не вошел в подъезд навстречу Краузе. Он ждал его на крыльце. Поеживаясь, Краузе шагнул в пронизывающую сырость.
— Вы не одеты, господин адъютант? — резко заговорил капитан. — Очень жаль. Я вынужден попросить вас пройти несколько шагов со мной к моей машине. Интересно, что вы скажете, взглянув на… Впрочем, не будем предвосхищать события. Прошу вас… — и отступил, пропуская Краузе. Тот замялся, хотел было что-то сказать, но капитан, взяв его под локоть, почти насильно свел с крыльца.
— Идемте, идемте, господин адъютант. Дело не ждет, и мне некогда.
Не успели гестаповец и Краузе раствориться в тумане, как с противоположной стороны послышались размеренные шаги. К крыльцу подошел ефрейтор, с ним трое солдат. Сменяясь, часовой доложил ефрейтору, что никаких происшествий не произошло. О Краузе он ничего не сказал, так как был уверен, что адъютант Розенберга вот-вот вернется в штаб.
Вновь заступивший дежурный оглядел окна второго этажа. Четыре из них были освещены. Так и должно быть.
Через несколько минут к часовому подошел обер-лейтенант. Он предъявил специальный пропуск к генералу. Часовой замялся было, но офицер, не останавливаясь, прошел в здание штаба.
Курт Кох толкнул дверь приемной. Она была пуста. И здесь мигом слетела вся напускная небрежность обер-лейтенанта. Движения стали четкими, уверенными и вместе с тем мягкими, осторожными, шаги упругими, легкими, совершенно бесшумными. Открыл дверь кабинета Розенберга. Здесь также никого.
Все шло хорошо. Ключ не звякнул, дверца не скрипнула… В кабинете было абсолютно тихо, если не считать приглушенных голосов, доносившихся из соседней комнаты. Это хорошо, что там говорят, пока там говорят, он может быть спокоен. Относительно, конечно.
Так думал Румянцев, а руки его точными движениями делали свое дело. Нужные бумаги лежали сверху — бывает же такая удача. Вот они на столе. Аппарат щелкает раз, другой, третий… Все! Теперь положить приказ на место.
В соседней комнате по-прежнему разговаривают. Отлично, все идет хорошо.
Вдруг в ровный приглушенный гул голосов ворвались какие-то посторонние звуки. Негромкие, размеренные и тем не менее угрожающие…
Чьи-то еле различимые шаги. Они приближались. Держись, Василий! Самое главное сейчас сохранить полное спокойствие. Бумага положена в сейф. Захлопнута дверца, повернут ключ. И только успел Курт Кох закрыть за собой дверь кабинета и принять скучающе-безразличный вид, как в приемную вошел Вадлер. Увидев Курта, он удивленно вскинул брови. Хотел было пройти в кабинет, но Курт Кох молча замахал руками и, оглянувшись на дверь, таинственно проговорил:
— Генерала там нет.
— Но как же…
— Он ужинает с дамой. Я тоже к нему по сугубо личному делу. Зашел в приемную — пусто. Краузе, видимо, отлучился на минуту. Открыл дверь — тоже, и вдруг слышу голоса. Мужской и женский. Что такое, думаю? Как будто пустой кабинет, и в то же время кто-то разговаривает.
— Ну, а дальше? — торопил Вадлер, который знал о существовании смежной с кабинетом комнаты.
— А что дальше? — искренне удивился Курт Кох. — Посмотрел, генерала нет — и закрыл дверь. А что, генерал назначил вам прийти к нему?
— Нет, у меня к нему тоже личное дело.
— Выходит, не повезло, герр Вадлер, и вам и мне. Придется отложить наши личные дела до следующего раза.
Глава двенадцатая
ПРАВДА О ВЕРОНИКЕ РУБЦОВОЙ
При первом же знакомстве с делом Вероники Викторовны Рубцовой Румянцева поразило противоречие между биографией, жизнью этой женщины и тем обвинением, которое ей предъявлялось.
Вероника была дочерью старого путиловца Гордеева, погибшего при штурме Зимнего в ноябре семнадцатого года. Тогда ей было только восемнадцать, но она уже два года занималась революционной деятельностью. После смерти отца ушла на фронт. Отстаивала революционный Петроград. Дралась с бандами Корнилова, Врангеля. Потом осталась на подпольной работе в Приморске. Тогда она уже была женой комиссара Рубцова. Муж ее был захвачен белогвардейцами в Приморске. И она — эта мужественная женщина — вместе с товарищами, рискуя своей жизнью, вызволила его из страшных застенков морской контрразведки. Потом Вероника Рубцова и ее муж участвовали в установлении Советской власти в Приморске да так и остались здесь. Он был партийным работником, она — учительницей, преподавала немецкий язык в школе.
Нужно сказать, что у ее отца был друг — адвокат Глебов, который с 1905 года связал свою судьбу с большевиками, активно участвовал в революционной борьбе, дважды был арестован, сослан, дважды бежал. Вторую ссылку отбывал вместе с Гордеевым.
Он сразу обратил внимание на необыкновенно способную девочку, которая с жадностью впитывала в себя все, старалась познать как можно больше. Глебов стал заниматься с Вероникой иностранными языками — революции были нужны не только преданные, но и широко образованные люди. И за два года Вероника довольно свободно овладела немецким, а затем и английским. Во время работы в подполье это ей очень помогло — она выдавала себя за дочь убитого большевиками генерала Гордеева. Внешность у Вероники была приметная. Кроме незаурядной красоты, она отличалась врожденным благородством, гордой осанкой. «В мать пошла», — говорил часто отец, любовно и печально глядя на Веронику.
- Миллионы снарядов, миллиарды патронов. Оружие для Победы - Владимир Николаевич Новиков - Биографии и Мемуары / О войне
- Обратной дороги нет - Владимир Карпов - О войне
- Далекий гул - Елена Ржевская - О войне
- В глубинах Балтики - Алексей Матиясевич - О войне
- Провинциальный фотограф - Василий Веденеев - О войне
- Заложники - Григорий Покровский - О войне
- Гений разведки - Сергей Иванович Бортников - О войне
- Беги, мальчик, беги - Ури Орлев - О войне
- Спецназ, который не вернется - Николай Иванов - О войне
- Мины замедленного действия: размышления партизана-диверсанта - Илья Старинов - О войне