Форма входа
Читем онлайн МЕДСЕСТРА - Николай Степанченко
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Ведь пока все эти люди со мной, и я жив.
НАКОЛКА
Его привезли под вечер. Наступало время суток, когда из больницы уходят домой те, кто не дежурит ночью — манипуляционные сестры, гипсотехники, заведующие, доктора неургентных отделений, массажисты, медстатистики. В больнице одномоментно становится гораздо тише — те кому дежурить до утра, не шумят и не бегают понапрасну — экономят силы, оттягивают тот момент, когда тяжело будет даже в туалет сходить. На этажах заканчиваются часы посещений, поэтому родственников тоже становится гораздо меньше. Свет в коридорах и переходах прикручивают, на лестницах остается гореть одна лампочка из трех, а в некоторых местах становится совсем темно, пусто и тихо. Всеволод — так он зачем-то представился мне, когда только открыл глаза. Выглядел Всеволод лет на шестьдесят пять, хотя на самом деле, если верить карточке, было ему всего 47. Весь темный, сухой, похожий на старый можжевеловый плавник, страшно покрученный жизнью. Редкие, пегие волосы на голове аккуратно подстрижены. Совиные, круглые глаза очень внимательно смотрят на все, что я делаю. Смотрят без злобы, без любопытства, совершенно без эмоций — просто фиксируют мои манипуляции. Голосовые связки Всеволода как будто обработали крупным наждаком — его голос был глубоким, низким и надтреснутым сразу во многих местах. Когда он говорил «Всеволод», казалось что в комнате работает инфразвуковая колонка. Тело Всеволода покрывали наколки. С кончиков пальцев ног, на которых было написано «Они устали» до его век, на которых было начертано «Они спят». Он лежал у меня два дежурства. То есть я принял его поздним вечером, утром сдал по смене и вновь увидел через трое суток всего на пятнадцать минут только для того, чтобы отвезти в лифт, едущий на этаж — Всеволода перевели из нашей реанимации на этажи — он выздоравливал. На прощание он без улыбки подмигнул мне коричневым, дряблым веком — «…пят» — мелькнуло и пропало. В ту ночь когда он лежал в моем блоке, он был единственным пациентом. Так очень редко, но бывает. Как-то звезды по особому становятся, что-ли. В таких случаях одного из напарников забирают в другие блоки, где пациентов побольше. В тот раз забрали Колотова. Уйти из блока спать без напарника я не мог. Так и просидел всю ночь с Всеволодом. Когда его доставили после операции, я проделывал все по правилам. Запары никакой нет, «клиент» единственный, я работал, как у нас говорили — быстро, но не торопясь. «Заземлил» пациента, то есть установил катетер в мочевой пузырь, поставил капать «сахар» и нашел в шкафчике необходимый антибиотик.
Всеволод очень быстро пришел в себя после наркоза. Очень быстро — я такое видел в первый раз. Произошло это рывком. Вот он лежит задрав вверх острый подбородок, а я думая о вещах отвлеченных, автоматически наполняю шприц жидкостью из ампулы, а вот я поворачиваю голову от стерильного столика к нему и натыкаюсь на спокойный, фиксирующий взгляд его круглых глаз. — Всеволод, — представился он. Я по дурацки замер вполоборота к нему с шприцом в руке, и наверное с застрявшим куском какой-то мысли на лице. Я-то думал что я сам. В больнице я часто видел как люди приходят в себя. Есть даже такая присказка: «Тети щупают лицо, дяди трогают яйцо». Приходя в себя после анестезии, еще в рогипнольном полузабытьи, женщины первым делом тянут руки к лицу и проводят по нему кончиками пальцев, постанывая, еще даже не успев открыть глаза, а мужчины обе руки тянут в промежность, и натурально ощупывают, проверяют свое хозяйство. Это может продолжаться до получаса, пока человек не начинает более-менее контролировать себя и осозновать где он и что с ним.
Всеволод же этот период просто пропустил. Как я уже сказал, мгновение назад он лежал в полной отключке, а через секунду совершенно внятно и в полном сознании смотрел мне в глаза. — Всеволод. — Я понял, что он произнес это в третий раз. — Коля, — вслед за ним очнулся и я и замер разглядывая предполагаемое место укола. Внутримышечные инъекции в реанимации чаще всего делают в бедро. Ввиду невозможности переворачивания пациента на живот. Больной лежит опутанный с ног до головы проводами, трубками и дренажами, уколов до сотни в день, какой уж тут «укольчик в попу». Бедро же состоит из довольно крупных, вполне подходящих для укола мышц. Так вот, ни одного чистого места на его бедрах не было. Левое бедро плотными кольцами целиком охватывала змея. Если размотать эту змею, она вполне могла бы и задушить кого-нибудь. Ближнее, правое, было занято женщиной в чалме, с обнаженной грудью, с картами в пухлых, немного коротких руках. Она сидела, по-турецки сложив ноги в шароварах и так-же немигая как и Всеволод, смотрела на меня.
— Что, Коля, затруднения? — Больной закашлялся. — Ты ее это, в глаз давай лупи. Надо так надо — не препятствую. Я уколол почти не глядя. Как-то тяжело оказалось переступить эту черту, хотя казалось-бы, что за черта такая? Тюремных татуировок на теле Всеволода было много, вернее, как я уже сказал, он был покрыт ими совершенно весь. Все они были разных кондиций, выполнены в разное время разными мастерами в разных тюрьмах и лагерях. Были несколько набитых еще «на малолетке», корявых и поплывших местами. Но женщина в чалме была наколота гением. Настоящий мастер изваял ее и казалось, что она действительно следит за тобой не мигая, а когда ее хозяин шевелился, казалось, что она дышит. Вот почему я не мог сделать укол. За ночь я конечно пообвыкся с ней и уколы Всеволоду сквозь нее давались мне все легче, хотя к утру ее шея и грудь от полутора десятков уколов припухли и покраснели. Всеволод несколько раз повторил, что я не видел еще собор Василия Блаженного у него на спине, и я бы обязательно впечатлился и им, но собор я так и не увидел. Вор, попавший ко мне в блок той ночью, был человеком авторитетным, в местах лишения свободы провел тридцать лет. Делать мне особо было нечего, ночь я провел в блоке и до утра больше никого не привезли. Всю ночь мы проговорили. Конечно, говорил больше Всеволод, а я слушал. Никогда меня не впечатляла блатная романтика, ни до ни после, но одна история рассказанная им в ту ночь крепко сидит у меня в голове. Почти двадцать лет прошло, а я так и не смог решить для себя, правда ли она.
Сева рос в хорошей, номенклатурной семье. Дом — полная чаша. Сверстники, такие-же как он, окружали его и жил он на улице Липской, в пятиэтажном доме для ответственных работников. К этому всему прилагались пайки, государственная дача, Волга. Впереди ждали институт, качественный, спланированный брак и карьера советского дипломата или юриста. Но жизнь, как это бывает чаще всего, распорядилась иначе. Его отца, чиновника Минтранса, убили. Убили глупо, среди белого дня, когда в субботу он вышел за минералкой в магазин расположенный на первом этаже их же дома. Деталей Всеволод не рассказал, но из его слов я понял, что у входа в магазин папа повздорил с двумя какими-то выпившими парнями и в процессе ссоры один из парней толкнул его в грудь. Грузный чиновник средних лет сделал шаг назад и оступившись, упал. Затылком он ударился о гранитную бровку. Перелом основания черепа, мгновенная смерть. Парня судили, да что толку. Все покатилось вниз. Обычная история — сначала пропали спецпайки, за ними один за другим начали исчезать друзья дома. Выяснилось, что своего у семьи почти ничего не было. Волгу отогнали в минтрансовский гараж почти сразу, а осенью должны были отобрать и дачный дом. Мать, не работавшая в своей жизни ни дня, начала пить.
В августе Сева с мамой последний раз поехали на дачу.
Ехали долго, в душной и вонючей электричке, первый раз так ехали. Мать всю дорогу сидела зажмурившись. Сойдя на своей станции, они увидели двух почему-то вооруженных солдат и перетянутого ремнями офицера, который стоял в конце платформы заложив руки за спину. Стародачный поселок будоражился слухами — в их округе ловили дезертиров. Никто не знал ни сколько их, ни когда и куда они бежали, вообще ничего. Слово «дезертир» звучало звонко и страшно, как будто чугунный канализационный люк упал на брусчатку. Де-зер-тир. Когда они приехали, уже вечерело. Спать легли почти сразу. В час ночи в дверь тихонько постучали. — Кто там? — по пьяному, надтреснутому голосу матери, Сева понял что ей соверешенно все равно «кто там». — Откройте, ради Бога, человеку плохо. Мать не раздумывая ни секунды, открыла. Люк упал. Их было двое. Два ошалевших сначала от бесконечных побоев и издевательств, а после от своей пьяной безнаказанности худеньких, лысых пацана. Они бежали из своей части с оружием и уже третий день прятались в окрестных лесах — партизанили, — как позже, в милиции, скажет Сева. Дальнейшие ужасные подробности я, с вашего позволения, опущу. Вкратце передам суть. Сначала солдатики съели продукты привезенные мамой и Севой из города, потом выпили наливку, оставленную отцом еще прошлым летом. Все это время Сева и его мама просидели на кухне, за столом. Пока один из уродов щуровал по немаленькому дому, выворачивал ящики, жрал руками, пил спиртное из горла, второй сидел с автоматом на коленях в паре метров за спиной перепуганного Севы и его совершенно равнодушной, закаменевшей матери. Потом они менялись.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу МЕДСЕСТРА - Николай Степанченко бесплатно.
Похожие на МЕДСЕСТРА - Николай Степанченко книги
- Глаза мертвецов (сборник) - Брэм Стокер - Классическая проза
- Английский язык с Эрнестом Хэмингуэем. Киллеры - Ernest Hemingway - Классическая проза
- Нанкинский Христос - Рюноскэ Акутагава - Классическая проза
- Беглянка - Лайза Лутц - Классическая проза
- Успешное покорение мира - Фрэнсис Фицджеральд - Классическая проза
- То была она! - Чехов Антон Павлович "Антоша Чехонте" - Классическая проза
- Молитва - Уильям Сароян - Классическая проза
- Дневник Кокса - Уильям Теккерей - Классическая проза
- Путешествия в некоторые отдаленные страны Лемюэля Гулливера сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей - Джонатан Свифт - Классическая проза
- Лес и степь - Иван Тургенев - Классическая проза