Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я просто не понимаю того, что происходит. Не понимаю, как люди, которые предъявляют театру требование быть театром, воспитателем, школой гражданства, способствовать воспитанию зрителя, народа, как эти люди в своей слепоте не хотят видеть, что в этом спектакле, насколько он необходим всем, необходим зрителю.
ГАЕВСКИЙ: Я смотрел спектакль два раза. Это великое художественное произведение, в этом нет сомнений. В человеческом смысле это переворачивает душу и неожиданно во всем масштабе образ, герой-образ Владимира Высоцкого. Я впервые осознал, какого уникального исполина-художника мы потеряли, исполина поэзии, исполина музыки.
Воссоздание героического образа человека всегда было свойственно Театру на Таганке. В этом спектакле возникает образ героя нашего времени, который сомневался, который всю жизнь вел борьбу. Вел ее победоносно, но – ценою своей жизни.
Спектакль должен жить. Это необходимо не только потому, что память о Высоцком должна жить, потому что народу это интересно, но и потому, что это лучшее, что есть в людях театра. Как-то так беспощадно это уйти не может. Я сегодня вновь полюбил любимых моих актеров. Без исключения всех.
Я желаю вам счастья с этим спектаклем, потому что только счастье он может принести.
Простите за эмоциональность, но ничего другого я сказать не мог.
ЗИНГЕРМАН: Спектакль о Владимире Высоцком производит ошеломляющее впечатление. Он продолжает новый этап в деятельности Театра на Таганке, начатый «Домом на набережной» и «Тремя сестрами». У коллектива появилось второе дыхание, прибавилось молодой энергии и мастерства. Мы присутствуем при редком явлении – театр, уже имеющий прочные традиции, установившуюся репутацию и тщательно выработанную эстетику, проходит заново период искательства и открывает для себя до того неведомые пути в искусстве.
Следует подчеркнуть, что эти пути не опробованы еще никем. Я видел, например, видеозапись всего «Вишневого сада» Стреллера – это мой любимый режиссер, – и я должен сказать, что при всех достоинствах этого творческого гуманистического и тщательно отделанного спектакля он в моих глазах несколько померк рядом с мощной постановкой «Трех сестер» на Таганке. Любимов уловил эпический характер чеховской пьесы так же, как перед этим почувствовал нерв прозы Трифонова.
В «Трех сестрах» постановочное искусство Юрия Любимова достигло шаляпинского размаха, в тексте Чехова он услышал шекспировские ноты. В этой трактовке Чехова, пронизанной непреклонной нравственной требовательностью, овеянной истинным, отнюдь не сентиментальным трагизмом, несомненно, сказался опыт работы режиссера над «Мусоргским», этим Шекспиром русской оперы. В «Доме на набережной» и в «Трех сестрах» актеры Театра на Таганке отчетливо показали публике свои замечательные человеческие качества. И прежде всего отсутствие какой бы то ни было пошлости (то, о чем мечтал Станиславский): способность прямо смотреть в глаза правде жизни и устанавливать со зрителем самый короткий контакт, не заигрывая с ним, не подыгрывая ему, пробуждая в его душе все лучшее, о чем он, зритель, иногда забывает, отдавая себя во власть второстепенных впечатлений бытия и второстепенных житейских стремлений.
Поэтический размах и поэтическое музыкальное чувство, душевный максимализм режиссера и актеров, его сторонников, определили эмоциональное воздействие спектакля о Владимире Высоцком. Спектакль сделан очень виртуозно, искусно. В то же время в нем есть что-то студийное, что было когда-то в «Добром человеке». Это коллективное театральное искусство. Оно учит зрителей чувству товарищества, сочувствия, верности, учит не предавать забвению друзей, живущих с нами рядом или уже ушедших от нас. Артисты сочувствуют своему рано ушедшему другу, барду, а мы, зрители – сочувствуем и восхищаемся ими, все еще молодыми артистами Таганки. Живем вместе с вами общим ритмом, общим дыханием. Лучшие актеры Театра на Таганке в этом спектакле, когда приходит их черед, как бы мгновенно вырисовываются на наших глазах подобно тому, как Мочалов в свои лучшие минуты вырастал на сценических подмостках перед изумленным взором Белинского.
Можно сказать о том, как замечательно поют Губенко, Золотухин, Бортник, Антипов, Жукова, или о том, как великолепно читают стихи Филатов и Демидова. Но в этом спектакле главное – это как бы не их актерское искусство, они сами, чистые, отзывчивые люди, наши современники, наши собеседники, наши собратья.
Если говорить о постановочном искусстве Любимова, то в этом спектакле нельзя не обратить внимание, например, на потрясающий финал – поднимающееся в небо белое покрывало, натянутое на ряды театральных стульев, или на точный, ненавязчивый контрапункт зрительного и музыкального ряда, на изящество и гибкость большинства переходов к эпизоду.
А можно задуматься о другом: вот каких зрелых и точных актеров, вот каких людей воспитал Театр на Таганке. Можно, наверное, спорить об отдельных эпизодах спектакля, об уместности выбора той или иной песни. Мне кажется, в спектакле – ближе к концу, после кульминации, есть лишнее эмоциональное повторение эпизодов. Я предложил бы чуть сократить спектакль – ну хоть минут на 10–15. Разумеется, главная сила богатства этого спектакля – это сила воздействия этого спектакля, его душевное целомудрие, его душевное богатство, его народная музыкальная стихия.
ГРЕЧКО: Я хочу сказать, что мы всегда высоко ценили творчество Высоцкого и ценим сейчас. Я ездил на его концерты, записывал его песни на магнитофон, сначала большим, а потом, по мере прогресса техники, меньшим.
Был случай, когда он пригласил меня на концерт, а я не узнал, в каком зале, и поехал за его машиной. У него машина мощная, у меня – не такая мощная, но если я отстану, то не попаду на концерт. Я сжег сцепление, но от него не отстал. Я говорю об этом только как о некоем символе: он любил скорость, он любил жизнь, большую жизнь. Та скорость, с которой он тогда ехал, тоже был он.
Любил я его на экране, а когда нам предлагали записать какую-то музыку, чтобы послушать в космосе, я просил, чтобы записали Высоцкого. Кассеты Высоцкого были у нас на борту. Когда бывало трудно, когда нужно было собрать все силы, нужно быть мужественными, мы включали его кассету, и он нам помогал. В благодарность за его песни, за его личность, потому что его песни и его личность неразрывны, мы вернули эту кассету на землю со штампом нашей станции, она передана Высоцкому как космический сувенир в знак нашего признания.
Владимир Высоцкий был личностью. Это был самобытный человек, и, как всякая самобытная личность, он был сложен и противоречив, был очень разный. И спектакль тоже разный. Местами он гдето сильнее, где-то поставлен иначе. Где-то это мой Высоцкий, а где-то – не мой. Мне очень понравилось, как читает Высоцкого Филатов. Очень сильно, но в то же время без излишнего надрыва, очень мужественно, по-мужски.
Я понял, что «Баньку» Валерий Золотухин пел
- Приходит время вспоминать… - Наталья Максимовна Пярн - Биографии и Мемуары / Кино / Театр
- Судьба человека. С любовью к жизни - Борис Вячеславович Корчевников - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. Книга 2 - Валерий Кузьмич Перевозчиков - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература
- Пейзажи и портреты - Вениамин Смехов - Биографии и Мемуары
- Те, с которыми я… Леонид Филатов - Сергей Соловьев - Биографии и Мемуары
- Хроники турбулентости 2020-2023 - Август Котляр - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Публицистика
- Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). - Николай Капченко - Биографии и Мемуары
- «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен - Биографии и Мемуары
- Лепестинья. Род - Лариса Лозина-Макаренко - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Эзотерика
- Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян - Биографии и Мемуары