Форма входа
Читем онлайн Пути, перепутья и тупики русской женской литературы - Ирина Леонардовна Савкина
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
упреки критики в противоречиях и анахронизмах[147]. Целью Щедрина было, по его собственным словам, изобразить те «характеристические черты русской жизни, которые делают ее не вполне удобной»[148]. Толстая изображает в романе русский мир как таковой, не конкретные исторические периоды, а российское «всегда», «альтернативное, бог весть сколько лет длящееся настоящее»[149], русский миф о русском мире, представляющем собой, как говорится в «Истории одного города», «мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще»[150].
У Щедрина, как помним, роман заканчивается некой жуткой катастрофой — «ОНО пришло. История прекратила течение свое»[151]. У Толстой изображен мир после Апокалипсиса: время возобновило течение свое, часы истории затикали, но все пошло как бы по кругу — начался «день сурка», который длится дольше века. Многие писавшие о «Кыси» замечали, что Толстая отказывает русской истории в историчности: никаких «уроков» ни из социальных, ни из природных катаклизмов не извлекается: русская история по Толстой — циклична, это своего рода круговорот. Но ведь то же самое происходит и у Щедрина, где смена губернаторов — как движение карусельного колеса: Фердыщенко сменяется Бородавкиным и т. д., а в слободах все так же сбрасывают Степок и Ивашек с раската и «вежливенько топят в реке» Матренок.
При этом, если Щедрин в своем ответе критикам считает необходимым отделить понятие «народа исторического» от народа «как воплотителя идеи демократизма»[152], то наученная горьким опытом XX века Толстая скептичней и пессимистичней. Главный ее герой — простой и маленький человек, переписчик, «вечный Акакий Акакиевич» и «вечный Ивашка» русской литературы — в ходе романа незаметно и почти против собственной воли превращается из жертвы в палача, в лицо при власти. Толстая делает очевидным то, что есть уже и у Щедрина, — обнажает садомазохистский союз народа и власти, которые нерасторжимы, как сиамские орлята на российском гербе.
В этом смысле, конечно, Толстая — не единственная наследница и ученица Щедрина, она — лишь одна из длинного ряда тех, кто пытался постигнуть Россию умом и понять суть русского мифа. Одним из «ключей к шифру» в романе Т. Толстой становится обсуждение важнейших составляющих этого мифа — таких как книга, литература, духовность, душа. И все они, на наш взгляд, получают в романе гендерные коннотации, оказываются тесно связаны с категорией (вечной) женственности.
Сама Толстая, возможно, и не согласилась бы с такой трактовкой, потому что, как известно, она неоднократно высказывалась негативно и иронически о гендерных исследованиях, феминистской критике и феминизме. Однако, как прекрасно показала в своей монографии Е. Гощило, все это не отменяет возможности читать ее тексты с точки зрения феминистской критики и видеть в них «иронический подрыв установленных ролей»[153] и борьбу с такими «фундаментальными клише», как «унаследованная нами концепция Женщины»[154].
В «Кыси» критика гендерных стереотипов приобретает порой форму социальной сатиры, чего не было в анализируемых Е. Гощило рассказах. В романе, например, можно найти сатирическое высмеивание гендерного лицемерия советской (и не только) системы, в которой декларации о равноправии и великие эмансипационные проекты прекрасно уживаются с самыми жесткими и дикими патриархатными традициями в быту, поощряемыми и поддерживаемыми властью и религиозно-культурной традицией. Мать главного героя — из «прежних», «довзрывных» интеллигентов — вспоминает, что раньше лучше жили:
А отец, — он после Взрыва родился, — на нее опаляется:
— Неча, мол, старое-то поминать! Как живем, так и живем! Не нами заведено!
Матушка ему:
— Мужичье! Каменный век! Хам!
Он ее за волосы таскать. Она в крик, соседей зовет, а соседи — ни гу-гу: правильно, муж жену учит. Не наше дело. Битая посуда два века живет…
Матушка ему:
— Ты меня пальцем тронуть не смеешь! У меня ОНЕВЕРСТЕЦКОЕ АБРАЗАВАНИЕ!
А он:
— А я вот тя сейчас отшелушу: «абразавание»! Я тя собью с пахвей! <…>
Крут был тятенька. Налаявшись, умается; нацедит браги полную криницу да и упехтается до бесчувствия. А матушка волоса пригладит, подолом утрется, возьмет Бенедикта за руку и уведет его на высокий холм над рекою[155][156].
Иронизация стереотипных в гендерном отношении представлений осуществляется и через изображение индивидуального сознания. Бенедикт у Толстой не только типичный маленький человек, типичный простой человек и в некотором смысле типичный лишний человек, но и типичный человек мужского пола, воплощение патриархатного воззрения на женщину. Женское для Бенедикта, с одной стороны, чисто функционально: женщина — тело, созданное с целью обслуживания мужчины, его первичных физических нужд и потребностей.
Баба обязательно голубчику нужна, — как без бабы? По этому бабскому делу Бенедикт ходил ко вдове, к Марфушке: раз ли, два ли раза в неделю, но непременно к Марфушке завернет. <…>. Сразу портки долой, — шутки и смех. Природа у бабы, али сказать, тулово для шуток самое сподручное. Вот, нашутимшись, умаешься. Опосля так жрать охота, будто три года не жрамши. Ну, давай, чего ты там наготовила?[157]
Но другая сторона подобного патриархатного отношения к женщине как к Другому — это идеализация женственности, создание тех образцов «ужасного совершенства»[158], которым живая реальная женщина соответствовать никогда не может, и ситуация «женитьбы на ангеле» всегда приводит к тотальному разочарованию: женщина в этой ситуации получает статус обманщицы и виноватой[159]. Все это и происходит с Бенедиктом, который, преодолев подколесинские страхи, женится на вымечтанной Оленьке-душеньке, лапушке, пресветлой скромнице, «нарядной, белой, неподвижной»[160] и через некоторое время обнаруживает, что сидит рядом с ним «бабель такой объемный женского полу <…> тулово широкое, как сани, а по тулову сиськи в три яруса»[161]. Можно сказать, что этот союз — «оксюморонный мезальянс», какие Е. Гощило обнаруживала в рассказах Толстой, где герои оказываются совершенно не подходящими друг другу, так как их ожидания основывались исключительно на привычных (идеализированных) гендерных стереотипах[162].
Однако в романе есть еще один аспект изображения стереотипной, идеализированной женственности, связанный с представлениями о ее месте в русском мифе.
В мечтаниях влюбленного Бенедикта об Оленьке-душеньке от фантомного видения девы-невесты отделяется еще один образ-морок:
Вроде как от простой Оленьки сонный образ какой отделяется, перед глазами висит, как марь, как морок, как колдовство какое. Не понять… А видение это всюду навязывается <…> Так и представляется: открыл задубелую дверь, шагнул внутрь, — а там, в прокуренном, дымном воздухе, в теплом блинном чаду, посередь всех избяных запахов, <…> словно зарево какое, словно свечение слабое, — прямо в воздухе Оленька нарядная, как идол
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Пути, перепутья и тупики русской женской литературы - Ирина Леонардовна Савкина бесплатно.
Похожие на Пути, перепутья и тупики русской женской литературы - Ирина Леонардовна Савкина книги
- Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация - Мария Юрьевна Данилевская - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова - Прочее / Культурология / Литературоведение
- Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая - Литературоведение
- О русской литературе - Федор Михайлович Достоевский - Критика / Литературоведение
- Лекции по русской литературе - Владимир Владимирович Набоков - Литературоведение / Русская классическая проза
- Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля - Амелия М. Глейзер - Литературоведение
- Эпоха Корнея Чуковского - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Франкенштейн. Запретные знания эпохи готического романа - Джоэл Леви - История / Литературоведение
- Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии - Максим Александрович Гуреев - Биографии и Мемуары / Литературоведение