Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы навещали его в Маунт Холиоке? Расскажите о его жизни в этом городке, который мне показался еще скучнее, чем Энн Арбор.
Маунт Холиок — это название колледжа, а городок называется Саут-Хедли. Городок, действительно, игрушечный — небольшой кампус старинного женского колледжа Маунт Холиок в центре и вокруг несколько кварталов белых с зелеными ставнями новоанглииских домов, где живут преподаватели. Но так же, как Маунт Холиок входит в консорциум вузов, в котором кроме него Амхерст-колледж, Смит-колледж, Массачусетский университет и Хэмпшир-колледж, так и городишки переливаются друг в друга: Саут-Хедли, Амхерст и Нортхэмптон. Так что получается в сумме приличного размера населенный пункт, где у Иосифа было много друзей и знакомых. Он любил свою нью-йоркскую нору в Гринвич Виллидж и свои полдома в Саут-Хедли. (Кстати, сейчас, буквально вот в эти дни, делаются последние отчаянные попытки спасти это жилье Иосифа от сноса и замузеить его.) Это было очень удобно — можно было убежать из Нью-Йорка в Саут- Хедли и из Саут-Хедли в Нью-Йорк. Между двумя жилищами автомобильной езды два часа, а с превышением скорости и полтора.
Хотя телефон звонил и посетители появлялись и в Саут- Хедли, но все же не так, как в Нью-Йорке. Так что Саут-Хедли был для него вроде убежища, где можно спокойно поработать. Вроде Комарова или Переделкина, только без писателей.
В американском документальном фильме, снятом вскоре после Нобелевской премии, есть эпизод, где Иосиф с вершины холма смотрит на Саут-Хедли, на долину реки Коннектикут, в тех местах она называется Пайонир-вэлли (Pioneer Valley), и говорит, что вот не такое уж плохое место, чтобы быть похороненным. Такой вариант обсуждался после его смерти — похоронить его где-нибудь под деревом прямо на кампусе, но оказалось, что это не разрешается законом. По- том колледж повесил на стену дома, где жил Бродский, бронзовую табличку с очень красивой фразой, сказанной на панихиде одним профессором в прощальной речи: "Здесь приходили к нему слова, и он возвращал их в вечность произнесенными своим голосом". Сейчас участок этот продан, дом вот-вот снесут, а куда денут табличку, я не знаю.
Что касается скуки — мне кажется, что Иосифу никогда не было скучно с самим собой.
Объединяет вас с Бродским кроме любви к поэзии и общий дар дружбы. Кроме Юза Алешковского и Томаса Венцповыкакие у вас с Бродским есть/были общие друзья в Америке?
Я не могу сказать, что мы с Томасом близкие друзья. Он замечательно талантливый человек, и мне всегда очень интересно и приятно с ним встречаться, но это происходит очень редко. Познакомил нас Иосиф уже в Америке. Кроме Юза у нас с Иосифом есть еще один общий друг в Америке — это Гарик Гинзбург-Восков. Он приехал в Энн Арбор в 1977 году и до сих пор живет там. Иосифу он был больше чем друг, — как старший брат. Иосиф познакомился с Гариком в ранней юности, почти подростком. Сейчас не осталось другого человека в мире, который бы так интимно, по-семейному понимал характер Бродского.
Люда Штерн рассортировала все окружение Бродского по четырем категориям: кого он любил, к кому хорошо относился, кого терпел, кого на дух не выносил. Попадут ли в разные камеры "ахматовские сироты"?
Я полагаю, что у всех нас знакомые относятся к этим четырем категориям. Из "ахматовских сирот" (дурацкое название!) Иосиф нежно любил Рейна. Из остальных, по известным причинам, одного презирал, а другой его раздражал.
Известно, что Бродский не терпел вокруг себя определенный тип людей. Как бы вы охарактеризовали этот тип!
Не знаю, как насчет типологии, но были у него такие постоянные определения для тех, кто ему сильно не нравился. "Баранина в глазах" — о бессмысленных и назойливых энтузиастах чего-либо. Это чаще о соотечественниках. "Костюмоноситель" — о пустых, претенциозных господах. Это чаще об американцах.
Иногда Бродскому трудно было не только с другими людьми, но и с самим собой. У меня было такое впечатление, что он не любил себя. В письме к Сергееву он говорит о своем "гнусном характере". Трудный у него был характер?
Об отношении к самому себе, о постоянном сознании собственной экзистенциальной вины у Бродского очень много сказано в стихах и в интервью. Мне к этому нечего прибавить. А характер — "нрава он был не лилейного". В молодости часто высказывался с обидной прямолинейностью, дерзил. С годами, конечно, стал вежливее, тактичнее. Кроме того, он жил с нестандартной скоростью и этим мог причинять окружающим неудобство и огорчение, поскольку люди, живущие в обычном человеческом темпе, воспринимали это как непостоянство. Но это я сужу со стороны. К нам с Ниной он всегда относился очень деликатно. Мне с ним было легко.
При всем при том, он оставался в любой ситуации самим собой, а для этого следует хорошо знать себя. Как, на ваш взгляд, он относился к самому себе! С любовью, с уважением, с гордостью, с должным смирением?
На каждый из этих пунктов можно ответить: знал себе цену.
"Люди, которые занимаются поэзией, — самые совершенные в биологическом отношении образцы человеческого рода", — говорит Бродский в одном интервью. Разделяете ли вы столь политически некорректное заявление?
Это ведь не рациональное умозаключение, а метафора, по-настоящему понятная только в контексте других метафорических высказываний Бродского о поэтах и поэзии. Понимать и "разделять" это буквально — нельзя.
Бродский несколько раз пишет о предательстве и в стихах и в прозе: "неважно, сколько раз тебя предавали". Что конкретно он имеет в виду? Предательство женщин, друзей, знакомых? Или что-то более глубокое и общее?
Думаю, что "предательство женщин, друзей, знакомых".
Его самого тоже продолжают обвинять в предательстве: отказался приехать в родной город и получить звание почетного гражданина, не вернулся в Россию, и вплоть до истеричных выкриков: "нет не любил он, не любил, не любил он родину". Стоит ли защищать его от пошлости неправды? Или лучше нам вспомнить слова самого поэта: "И защищать тебя / от вымысла — как защищать деревья / от листьев с ихним комплексом бессвязно, / но внятно ропщущего большинства"!
Обвинения в "предательстве" — полная чушь. Они — свидетельство ущербности обвинителей. Ведь кто обычно распинается в любви к родине, "обижается за державу" и т. п.?
Те, кому нужно заполнить пустоту в душе заемными символами — березками, двуглавыми орлами, осьмиконечными крестами или там шестиконечными звездами, звездами и полосами… Для Бродского родина — это люди, страдания которых он разделял в сумасшедшем доме, в вагонзаке и на колхозном поле, это "уступчивость речи русской", это русская литература, петербургская архитектура. От этой родины его оторвать невозможно, она — его стихи, его кровь и плоть.
Что вы знаете о "карьере" летчика? Он учился летать в Мичигане. Вам не кажется, что без этого опыта он не написал бы свое послание человечеству "Крик осеннего ястреба"?
Он в юности очень увлекался книжками Сент-Экзюпе- ри "Ночной полет" и "Земля людей". В Энн Арборе взял несколько уроков. Бросил это дело главным образом потому, что для пилотирования самолета нужно научиться очень четко пользоваться профессиональным языком летчиков и авиаконтролеров, а у него и обычный английский тогда еще оставлял желать лучшего.
Очень может быть, что взгляд с высоты — из опыта полетов. Но не в меньшей степени "Осенний крик ястреба" обязан и мифу об Икаре, и оде Горация "К Меценату", и "Царскосельскому лебедю" Жуковского, и, конечно, "Орлу" Гумилева, и даже, может быть, "Песне о Соколе" Горького. Между прочим, я как-то прочитал это стихотворение ученому-орнитологу и услышал, что с точки зрения науки там все невероятно, чистая выдумка. Стихи гениальные.
Как вы относитесь к сегодняшним исследованиям о творчестве Бродского? Вам не кажется, что в некоторых из тех, что опубликованы в последние годы в России, вместо анализа сложного и прекрасного мира поэта идет подмена и упрощение его воззрений и идей?
"Бродсковедение", которое мы с вами начинали лет двадцать назад, сейчас работает с индустриальным размахом. Есть хорошие исследования — книга Ранчина, например. Есть две очень емкие, интересные книги — насколько я с моей весьма скромной философской подготовкой могу судить — о Бродском в свете философии: Ирины Плехановой (издание Иркутского университета) и Евгения Келебая (Москва, изд. "Университет"). В обеих книгах, правда, не все в порядке с названиями. У Плехановой то ли несколько названий на выбор, то ли одно несусветно длинное, а у Келебая — короткое, но непонятное: "Поэт в доме ребенка". При чем здесь заведение, куда сдают подкидышей, я не понял. Кроме того, Келебая мне было очень трудно читать из-за его манеры чуть ни каждое второе слово брать в кавычки. Вроде: "Келебая "очень трудно" "читать" из-за его "манеры"…" Это вроде как разговаривать с человеком, у которого лицо дергается от сильного нервного тика.
- Очерки преступного мира - Варлам Шаламов - Публицистика
- «О текущем моменте», № 9 (57), 2006 г. - Внутренний СССР - Публицистика
- Черный сад. Армения и Азербайджан между миром и войной - Томас де Ваал - Публицистика
- У войны не женское лицо - Светлана Алексиевич - Публицистика
- Россия в обвале - Александр Солженицын - Публицистика
- О творческом начале - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное
- Договорняк. Как покупают и продают матчи в российском футболе - Алексей Матвеев - Публицистика
- Черная молния вечности (сборник) - Лев Котюков - Публицистика
- Троянская война в средневековье. Разбор откликов на наши исследования - Анатолий Фоменко - Публицистика
- Радиошпионаж - Борис Анин - Публицистика