Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тоня доехала на санях до моря! — завопил Уле. Гунвальд схватил Тоню, сжал своими ручищами и поднял перед собой, чтобы видеть ее глаза.
— Честно? — спросил он.
Тоня кивнула с высоты.
— Но, родная моя тролличья душа, бесстрашный ты мой саночник, почему же тогда ты не улыбаешься? — спросил Гунвальд.
И сам увидел чемоданы небольшого семейства.
Не берусь угадать, что сказал бы Гунвальд Глиммердал Клаусу Хагену, окажись тот сейчас рядом, но наверняка что-то малоприятное.
— Он зашел слишком далеко, — пробормотал Гунвальд. Потом поднял глаза на Тоню.
— Тоня, не надо грустить в такой день. Раз на то пошло, мы тоже можем организовать свой кемпинг санаторного типа!
И Гунвальд пригласил семейство пожить остаток каникул у него. Без всякой платы. У него стоят пустыми семнадцать комнат, сказал он. И это правда, Тоня знает. Дедушка Гунвальда беседкой не ограничился. Он пилил, строгал и строил для своей Маделены Катрины Бенедикты всю жизнь. И дом их стал больше гостиницы.
— У него полно места, — говорит Тоня.
Маму Уле, Брура и Гитты, конечно, приходится долго уговаривать — всякому было бы трудно принять такое предложение. Но аргументы Гунвальда понятны и вески. Ему приятно, когда в доме кто-то есть. К тому же, говорит он, Тоне нужна передышка, раз всё остальное время ей приходится дружить только с таким старым пнем.
Если вдруг Тоня раньше не знала, что Гунвальд — самый лучший из закадычных друзей, то теперь она в этом точно убедилась.
— Что бы я без тебя делала, — улыбается она Гунвальду, прежде чем слезть с его рук.
Остаток каникул был таким прекрасным, какими бывают только зимние каникулы в Глиммердале. Нет нужды рассказывать об этом, назову лишь ключевые слова: новые друзья, сани, костер, вкусные обеды, смех, крики и скрипка.
Но один человек так и не смог включиться в общее беззаботное веселье. И это Гунвальд.
Каждый вечер, отправив всех спать, он сидит на кухне с письмом в руках и о чем-то думает. И каждый вечер принимается писать ответ. А наутро выкидывает его в мусорную корзину и стоит, печально и безнадежно запустив руки во всклокоченные волосы.
— Хейди… — шепчет он одним таким утром.
Короткое имя дрожит в воздухе. Никто не произносил его тридцать лет.
Хейди
В Глиммердале есть одно тайное место. Чтобы туда попасть, надо идти вверх вдоль реки, вбок от дома Гунвальда, до горного сетера и еще дальше. Найти это место нельзя, если не знать, где оно. А этого в Глиммердале никто не знает. Даже Тоня. Никто не бывал в этом месте тридцать последних лет.
Но в городе, страшно далеком от Глиммердала, кто-то скучает по этому тайному месту, скучает каждый день тридцати последних лет.
Глава одиннадцатая, в которой Гунвальд и Тоня перебазируют Гладиатора в летний хлев и случается драма с кофейникомВ Глиммердале дело идет к марту. На солнечных склонах гор тает снег. Любители зимнего отдыха разъехались, но обещали вернуться на Пасху. С каждым днем солнце светит дольше, а в воздухе пахнет весной, и от этого в носу щекотно. Но так чувствуют не все. Гунвальда взяла в плен зимняя тьма и не отпускает никак.
Нет, правда, когда бы Тоня ни пришла, он сидит, уставившись в окно.
— О чем ты думаешь? — спрашивает Тоня.
— Хм, — отвечает Гунвальд.
Однажды Тоня ворвалась без стука. Перед Гунвальдом по столу были разложены фотографии, но, увидев Тоню, он сразу сгреб их в кучу.
— Что это? — спросила Тоня.
— Хм, — ответил Гунвальд.
В другой раз Гунвальд сидел и читал зеленую книгу. При виде Тони он закрыл ее и спрятал под стол.
— Что это за книга? — спросила Тоня.
— Хм, — ответил Гунвальд.
— Мне кажется, Гунвальд впадает в маразм, — сказала Тоня папе.
Голос у нее грустный. Мало удовольствия иметь закадычным другом маразматика.
— Хм, — сказал папа.
Но тут уже Тоня затопала ногами, всполошив Чайку-Гейра.
— В этом Глиммердале знают другие слова, кроме «хм», или нет?
Попробовать, что ли, взбодрить старого тюфяка, думает Тоня, оглядывая двор. Сегодня она достала велосипед, первый раз в этом году. Чайка-Гейр устроил по этому поводу форменный спектакль. Когда он был еще птенцом, Тоня с папой учили его летать. Папа сажал его Тоне на шлем, и она разгонялась на велосипеде так, что он в какой-то момент соскальзывал. И летел. Но если вы чайку чему-то научили, это уже навсегда. По сию пору, стоит Тоне сесть на велосипед, как Чайка-Гейр начинает кружить над ней и требовательно орать. А ведь он давно уже не маленькая птичка.
— Ты тяжелый, как беременная гусыня, — ворчит Тоня. — Летай сам!
Но Чайка-Гейр цепко сидит на шлеме, хотя его опрокидывает ветром назад.
Гунвальд смотрит из-под кустистых бровей, как к нему на двор въезжает живая пирамида из Чайки-Гейра-на-шлеме-на-Тониной-голове.
— Он их высиживает, — объясняет Тоня. — Высиживает свои идеи у меня в голове.
— Хм, — сердито говорит Гунвальд, — лучше б вы с твоим дармоедом крикливым высидели план, как мне переправить Гладиатора в летний хлев и самому остаться в живых.
Тоня чешет щеку.
— Это вопрос, — бормочет она, снимая Чайку-Гейра с головы.
Гладиатор — это баран Гунвальда, он купил его в прошлом году в Барквике и с тех пор мыкает с ним горе.
— Этот баран — худшая покупка за всю мою несчастную жизнь, — сказал Гунвальд, когда они в тот раз с мучениями загнали Гладиатора в хлев. Тогда им помогали и папа, и тети Эйр и Идун, вспоминает Тоня.
И вот теперь нужно вывести его из хлева. Овцам пора ягниться, и в хлеву понадобится больше места. Тоня спрашивает, не сбегать ли ей за папой, как в прошлый раз, когда Гладиатора надо было завести в хлев.
— Нет, — упрямится Гунвальд. — Я как-нибудь справлюсь со своим собственным бараном, бес ему в жилу! Вот только кофейку выпью.
Он уходит в дом.
А Тоня остается, она сидит, задрав голову, и смотрит на пастбище, где летний хлев. Тут и сравнивать нечего: поселиться одному в маленьком отдельном хлеву или сутками слушать бабьи разговоры целой отары беременных овец. Нормальный баран будет только рад.
— Вряд ли это так трудно, — бормочет Тоня себе под нос.
В хлеву Гунвальда царит веселый хаос, сено вперемешку со всем подряд. Но овцам здесь хорошо. Тоня здоровается с некоторыми. Потом набирает в ведро корма на донышке и идет к стойлу Гладиатора. В полутьме глаза его кажутся светло-зелеными. Голова у него огромная. И она оказывается еще больше, когда он подходит ближе посмотреть, кто такая эта Тоня.
— Сква-ак, — вскрикивает Чайка-Гейр у нее за спиной.
— Закрой клюв, ты его раздражаешь! — говорит ему Тоня очень строго. Потом она снова оборачивается к Гладиатору.
— Послушай, разбойник, — говорит Тоня. — На улице солнышко, и прямо за домом тебе приготовили отличную дачу. Давай, пошли.
Она дрожащими руками открывает калитку в стойло и начинает медленно пятиться задом по проходу, то и дело тряся ведром с кормом. Гладиатор слышит эти приятные звуки скорого угощения и идет за ней твердым шагом. Тоня задом толкает дверь в хлев и выходит наружу. Бедный Гладиатор, он много месяцев не видел солнечного света. Теперь он замер и щурится сослепу на пороге хлева. Тоня сильнее трясет ведро с кормом, чтобы баран шел на звук, даже ничего не видя.
Очень собой довольная, она открывает калитку на пастбище. Гладиатор по-прежнему идет за ней по пятам, послушный и смирный, как ягненок.
— Выступает дрессировщица с бараном! — кричит Тоня Чайке-Гейру, который уселся на заборный столб и следит за происходящим.
В этот момент операция отступает от плана. Не успевает Тоня открыть калитку на луг, как Гладиатор бодает ее в бок, и она чуть не перекувыркивается через голову. Психованный баран прозрел!
— Опс! — вскрикивает Тоня, ускоряя шаг.
Баран бодается безостановочно, и Тоня понимает, что надо спасаться, пока ее не забодали вконец. С развевающейся на весеннем солнце рыжей гривой она резво припускает в сторону летнего хлева. Баран наступает на пятки.
— Корм! — стонет Тоня.
Какая же она глупая! Конечно, он тащится за ней… Тоня с силой отшвыривает ведро, и корм рассыпается по всему лугу. Но Гладиатор и ухом не ведет. Его интересует только Тоня. А что если бараны устроены как быки и кидаются на всё красное (и рыжее)?
— У тебя волосы — как огонь. Будто дверь сеновала[8] в закатном солнце, — однажды сказала ей бабушка.
Тоня наверняка знает, что до нее таких красивых слов на земле точно никому не говорили. Но сейчас здесь, на лугу, она с удовольствием променяла бы свои рыжие волосы на черные, или светлые, или русые, даже седые приняла бы она с благодарностью в эту минуту.
- Трава пахнет солнцем - Илья Дворкин - Детская проза
- Зимние истории - Игорь Фарбаржевич - Детская проза
- Про любовь - Мария Бершадская - Детская проза
- Рассказы про Франца и любовь - Кристине Нёстлингер - Детская проза
- Повесть об Атлантиде - Юрий Томин - Детская проза
- Первая бессонница - Владимир Ильич Амлинский - Детская проза
- Наши собственные - Ирина Карнаухова - Детская проза
- Май, месяц перед экзаменами - Елена Криштоф - Детская проза
- Дорога к дому - Борис Павлов - Детская проза
- Злоключения озорника - Герхард Хольц-Баумерт - Детская проза