Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот парочка танцует: один совсем молоденький, другой гораздо старше. Тот, что постарше, обхватывает голову второго и, приблизившись вплотную к нему лицом, нежно губами касается его губ. Тот отвечает. Они целуются, врастая друг в друга неистовыми ртами. Не дыша, не шевелясь, не мигая, я смотрю во все глаза. Не могу глаз оторвать. Невообразимое зрелище – не во сне, не в фантастическом фильме, не в сплетнях, а в жизни (!), наяву, в столь неоспоримо досягаемой реальности, что можно протянуть руку и потрогать – мужчина целуется с мужчиной глубоким, полным, настоящим поцелуем!
Земля выворачивается наизнанку! Небо опускается под ноги, и города, дома, деревья проваливаются в его бездонное пространство. А над головой, загораживая солнце своим черноземом, нависает тяжелая, черная твердая земля!
– Здесь, в Америке, это нормальное явление! – говорит мне Игорь. – Это в Совке все были, как дикари.
* * *
А здесь, в Америке, так! Ты что, не знала?!
Знала! Здесь, в Америке, ходят на голове, а не ногами! Здесь, в Америке, небо под ногами, а земля над головой. Здесь, в Америке, смерть – счастье, а рождение – горе. Здесь, в Америке, все, все по-другому: и не то что бы у них что-то плохо, просто у них культура другая.
* * *
– А почему эти люди не могут жить так, как они хотят? – говорит Игорь по пути обратно в Бруклин. – В Союзе твоем любимом хгомиков сажали. Ты считаешь, это правильно: сажать человека в тюрьму за то, что он хочет любить мужчину, а не женщину? В чем их вина? Ты же видела, какие они интеллихгентные, умные. Видела?
Настраивало меня в пользу гомиков то, что среди них за один вечер я встретила больше творческих и интеллигентных людей, чем за всю свою жизнь в Америке. Музыканты, писатели, дизайнеры. Где такое еще встретишь в стране программистов? В клубе у гомиков. Один – переводчик, чисто, чище, чем Игорь, говорил на русском языке. Начитан, черт побери! Вот уж, где я пожалела, что человек гомик: не доходило до меня никак, что нельзя мне в него влюбляться, хоть и выглядел он как очень приятный мужчина! Почему таких не встретить среди людей с традиционной сексуальной ориентацией?
– Да, действительно, очень интеллигентные… просто даже жаль, что они гомики. В таких бы я сама влюбилась, – соглашаюсь я.
– Не забывай, что половина из них – женщины! – со смехом говорит мне Игорь.
– Да-а… жаль…
После клуба гомосексуалистов Игорь привез меня к своему другу.
– Это великий писатель нашего времени! – сказал мне Игорь. – Ты не смотри на него, он с виду, может, тебя шокирует. А ты не слышала этого имени?
Я из вежливости не стану называть имени писателя. Его знают и в Союзе, и здесь, в Америке.
Великий писатель жил в подвале, где пахло мышами и сыростью. Вся мебель состояла из одного большого матраца, брошенного прямо на пол, без простыней, пододеяльников, без наволочек, который почти не оставлял места, чтоб ходить по комнате. Ходили прямо по матрацу.
– Здесь все так ходят. Не надо снимать обувь, – сказал мне Игорь. – Здесь в это не верят.
Испытывая огромное чувство неловкости, я прошла, вонзая при каждом шаге каблуки своих туфель в мягкую глубь матраца. В одном углу стоял портативный холодильничек, и на нем – нож, две чашки, хлеб, обертки от какой-то еды. В другом углу, прямо на цементном полу лежало несколько стопок книг, покрытых таким густым слоем пыли, что книги казались замшевыми. С трудом удерживалась, чтобы не взять салфетку и не вытереть слой пыли. Бутылка водки, несколько смятых бумажных стаканчиков, несколько пустых бутылок из-под водки. Над матрацем висит плакат на всю стену, на котором крупными буквами написано:
«АНАРХИЯ – МАТЬ ПОРЯДКА!»
Под этими словами красуется на плакате череп с двумя перекрещенными косточками. Слой паутины, спускающийся со стены, дополняет картину.
Спрашивать писателя, почему он уехал из Союза, было излишне. Понятно и так, почему такие люди хотели уехать. В Союзе, помню, с того самого дня, как я пришла в первый класс, нас учили, чтобы был порядок, чтобы была организованность во всем. А анархия – это для Америки. Ведь здесь каждый делает, что хочет!
Писатель лежал пузом кверху на своем матраце, в халате на голое тело и постоянно сверкал своими прелестями, отчего меня просто тошнило, а изо всех углов выглядывали то мыши, то крысы, то тараканы мельтешили вокруг. Великий писатель еще к тому же был и поэт, читал нам свои стихи.
Варится варево, кровью нечистой окрашенное
валят в него черных могильных жуков и пожухлую плоть….
В то время как он читал свои стихи, паук спрыгнул со стены и побежал по матрацу.
Авангард, бля! Дальше я не запомнила.
* * *
Всю ночь провела с Игорем, разъезжая то туда, то сюда. Он «пыхал» каждые час-полтора. Удивляюсь, как он еще жив. Мы с ним, как брат и сестра. Он меня не трогает, и я его не боюсь. Даже поспала у него несколько часов под утро. Слишком невыносимо было ехать домой одной. Утром он напоил меня кофе и, прежде чем уехал пахать на своем такси, привез домой. Делать нечего: придется снова вспомнить о реальности.
* * *
Заскрипела дверь моего подъезда. В подвально-гулком коридоре отозвались мои шаги – ох, ох, ох… Повернулся тяжелый замок, и полумрак знакомой неубранной квартиры поглотил мироощущение. Платья, кофточки, джинсы, разбросанные повсюду, все так же лежали на своих местах, как я их оставила. Пластинки, изъятые из чехлов, валялись вокруг приемника, как я их, послушав, бросила, и, застыв, ожидали моего возвращения, пока я расколдую их.
Взгляд мой упал на зарытый в тряпье, молчащий среди мертвой тишины телефон. На минуту меня переполнило возмущенье: неужели ты еще способна уехать куда-нибудь или повиснуть с кем-нибудь на телефоне часов эдак на???
Я не просто ждала чьего бы то ни было звонка (этого надо было еще дождаться), я с трудом удерживала себя, чтобы сейчас же, немедленно не позвонить кому-нибудь и не уехать, неважно куда, главное, уехать отсюда.
Постояв некоторое время в нерешительности, с трудом переборов желание снять трубку, я повернулась и пошла в спальню. Какого усилия воли стоил этот поворот – прочь от телефона, лицом – к тупику.
Все так же, покорно ожидая, стоял
- Probability of Love - Анастасия Кучеренко - Космическая фантастика / Любовно-фантастические романы / Русская классическая проза
- Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина - Биографии и Мемуары
- Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича - Соломон Волков - Биографии и Мемуары
- «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен - Биографии и Мемуары
- 69 этюдов о русских писателях - Юрий Безелянский - Биографии и Мемуары
- Лекции по русской литературе - Владимир Владимирович Набоков - Литературоведение / Русская классическая проза
- Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Александр Владимирович Шувалов - Биографии и Мемуары / Медицина
- История русской словесности - Николай Добролюбов - Русская классическая проза
- Братья Стругацкие - Ант Скаландис - Биографии и Мемуары
- История Икбала - Францеско Д'Адамо - Биографии и Мемуары