Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах ты фраер гнутый… — с нежной улыбкой пропел Фима.
Дальнейшее потребовало вмешательства властей в лице сначала Тишака, а потом и прибежавших с балкона Якименко с Гоцманом. Михальнюк, завывая, ощупывал свежий фонарь под глазом, Фима тяжело дышал, а директор артели глазел на него с крайним удивлением, граничившим с испугом.
— Я думал, он у вас тут под арестом, — наконец протянул он, обращаясь к Гоцману. — А он тут главный за закон?..
— Я кровью искупил, — снова закипая праведным гневом, процедил Фима. — А ты румынам сбруи шил!..
— Из самой гнилой кожи! — парировал директор. — И еще трех евреев у себя в погребе скрывал!
— Они тебе и шили, кровосос! За то вся Одесса знает…
Фима и директор уже тянулись друг к другу, явно не в порыве любви и дружбы, но готовое было начаться побоище решительным образом пресек Гоцман. Он попросту сгреб Фиму за шиворот и вывел из кабинета.
— Дава, шо за манеры?
Фима попытался вырваться из крепкой руки Гоцмана. Тот, резко остановившись, развернул его лицом к себе.
— Ты что — краев уже не видишь? Ты здесь кто?!
— Я твой друг, — быстро сказал Фима.
Секунду Гоцман молчал, потом, тяжело дыша, выпустил ворот Фимы из кулака и подтолкнул его к выходу.
— Иди. Мне Омельянчук кажное утро холку мылит… Почему здесь Фима? Отчего он всюду лезет?.. Ладно, иди-молчи…
В дежурке, в окружении телефонов, считал мух рыжий веснушчатый парень с погонами младшего лейтенанта. Он благодушно кивнул на пропуск, которым небрежно помахал у него перед лицом Фима, но тут же изумленно раскрыл рот — Гоцман стремительным движением выхватил бумажку из рук Фимы и поднес ее к глазам.
— Эт-то что? — прошипел он через секунду, тыча пропуск в нос дежурному.
— Чи… число подчищено, товарищ подполковник, — еле выговорил тот, вмиг залившись краской.
— А почему пропускаешь? — цедил Гоцман.
— Так он же ж… он… Виноват, Давид Маркович. Сильные крупные пальцы Гоцмана вмиг превратили пропуск в горку серой рваной бумаги. Горку эту Гоцман вложил в горсть дежурному.
— Еще раз пропустишь его — съешь.
— За вас, Давид Маркович, хоть Уголовный кодекс вместе с толкованиями, — покраснел еще больше парень. — Только за шо вы так?!
Гоцман собирался высказать этому растяпе все, что он думает о нем, о несении постовой службы и бдительности, раскрыл было рот… и закрыл, глядя на крупные слезы, набухшие в уголках глаз юного офицера.
— Ладно, Саня, — смущенно проговорил он. — Извини. А этого, — он кивнул на потерянного Фиму, — не пускать…
— Есть! — с готовностью козырнул рыжий Саня.
Гоцман, не оглядываясь на Фиму, стремительно шагал по улице. То и дело ему кланялись и говорили что-то приветливое, но он, против обыкновения, не замечал.
— Шо ты кипятишься как агицин паровоз!.. — Фима, ускорив шаг, забежал чуть вперед и искательно заглянул в насупленное лицо друга. — Доктор, умная душа, тебя просил не волноваться и ходить. А ты шо?
— А я хожу вот! — рявкнул Гоцман, не останавливаясь. — И еще, Фима! Еще раз замечу, что ты тыришь реквизируемый вещь — посажу! И не делай мне невинность на лице!.. Да, да, за ту самую махорку!
Фима неопределенным жестом воздел руки, что можно было понять и как «будьте покойны, гражданин начальник», и как «ну вот, опять завели шарманку». Впрочем, лицо Гоцмана от этого не помягчело, и Фима почел за благо перевести стрелки:
— Так ты доехал до военных прокуроров? И шо они?
Но сбить Гоцмана с темы было не так-то легко. Особенно когда на него накатывало. А сейчас, похоже, накатило.
— Мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, цельные дни болтаешься за нами…
— Я болтаюсь? — сплюнул Фима. — А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?!
— Хочешь помочь нам — шагай в постовые, — пожал плечами Гоцман. — Годик отстоишь, потом поговорим за перевод в УГРО…
— Шо? Я?! —– взвился от негодования Фима. — В уличные попки?!
— А шо? — снова пожал плечами Гоцман. — Я год был на подхвате поначалу…
Но теперь понесло уже Фиму. Он замер посреди тротуара, уперев руки в боки, так что прохожим приходилось обтекать его, как реке — утес.
— Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах? И это униженье предлагает мне мой лучший друг! Мой бывший лучший друг!..
Отбив на месте замысловатую чечетку от переполнявших его плохих чувств, Фима с независимым видом двинулся дальше. Гоцман осторожно взял его за рукав:
— Ну что ты сразу дергаться начал? Я говорю: как вариант…
— Давид Гоцман, кидайтесь головой в навоз! — отбрил Фима, сбрасывая руку. — Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе.
— Фима, ты говоришь обидно, — покачал головой Гоцман.
Через полминуты Фима, вздохнув, умерил шаг. Они снова шли рядом, не глядя друг на друга.
— Я к Марку, — наконец обронил Гоцман. — Вместе?
— Не, — после паузы мотнул головой Фима налево, в подворотню. — Я тудой.
— Так ближе, — махнул рукой вдоль улицы Гоцман. В ответ Фима молча свернул в подворотню и, не оборачиваясь, вскинул на прощанье руку:
— Иди как хочешь…
И еще на одни руки смотрел Давид. Не было в них ни красоты рук судмедэксперта Арсенина, ни суетливой нервозности рук Омельянчука. Больные то были руки, сильные и привычные к бою, но давно больные. Трясущиеся пальцы Марка осторожно вынимали по одному из картонных уголков альбома пожелтевшие фотоснимки, ласково ощупывали каждый и передавали Гоцману.
— Я его с утра умыла, — всплыл откуда-то голос Гали, молодой, но уже наплакавшейся в этой веселой жизни хохлушки. — Зробила кашку с чечевицы — не ист. Яичко отварила — ни в какую… Шо ж такое? Горячо? Мотае головой. Чаю? Ни…
Давид внимательно разглядывал старые снимки. Вот Марк в длинных черных купальных трусах — улыбается во весь рот. Еще бы, такие барышни рядом. И подпись:
«Ялта, Рабочий Уголок. Привет из Крыма! 1928 год»… Вот Марк в новеньком френче и бриджах, на голове пилотка, в петлицах три «кубаря» — старший лейтенант. За его спиной ребрастый металлический бок ТБ-3… А вот он в летном комбинезоне, в обнимку с двумя смуглыми горбоносыми парнями. Все трое смеются. Испания, 1937-й.
— Кто?.. — Согнутый палец Марка постучал по очередному снимку.
— Это ты, Марк, — тихо ответил Гоцман. — Вернулся из Германии…
Сгорбленный, в ветхом кресле, бритый наголо Марк мучительно пытался что-то вспомнить, глядя на собственное изображение. В распахнутое окно первого этажа доносился визг девчонок, игравших во дворе в салки. На низком подоконнике боком сидел Фима, делая вид, будто ему все равно, хотя ему было не все равно.
— Потом смотрю — пийшов, пийшов… — продолжила Галя, глядя куда-то на стену. — Шо-то шукае. Пусть себе. Хожу ж за ним. Знайшов зубную щетку!.. Я порошок достала. Пийшов, почистив зубы…
— Сам?! — удивился и обрадовался Гоцман.
— Сам, — счастливо всхлипнула Галя. — Погуляли с ним по парку… Побачив птичку, та й засмеявся!..
Марк вдруг задергался в кресле, резко встал, опираясь на подлокотники. Альбом соскользнул вниз, кипа фотографий разъехалась по полу. Гоцман и Галя начали подбирать их. А Марк тихим, неверным шагом приблизился к стене, шевеля губами, уставился на снимки, забранные в рамки и украшавшие собой старые обои.
Разные то были снимки. На одном молодые Марк, Фима и Давид. На других — рядом с Давидом красивая молодая женщина. На маленькой карточке — Давид держит на руках девочку…
— А со Слободки шо, не приходили? — Гоцман, кряхтя, разогнулся, спрятал в альбом подобранные с полу фотографии.
— Приходили, — вздохнула Галя, сидя на корточках. — Посмотрели. Казали, забрать можем, но лечить не будем. У них тама переполнение… А врачей нема, лекарств нема. То, кажуть, тут хоть я хожу, а там же ж никого нема. Одни скаженные. Так дома, кажуть, лучше.
— Ты слышал, шо Галя сказала за Слободку? — обернулся Гоцман к Фиме.
— Можно поехать, начистить морды этим коновалам, — пожал тот плечами, по-прежнему глядя во двор. — Но толку так и не будет. У них же всех профессоров пересажали… Надо до Арсенина пойти. Он же ж военврач, за контузии в курсе.
— У мене е брошка мамина, — встрепенулась Галя, поднимаясь с пола со стопкой снимков в руке. — Я б товарищу военврачу и заплатила б…
Гоцман засмеялся:
— Ты, Галя, брошку до свадьбы береги. Марка вылечим, сыграем свадьбу…
Продолжать он не стал, потому что обернулся на крик Фимы. А тот, разом перемахнув через подоконник, птицей кинулся к Марку, который спокойно сидел у стола и деловито резал ножницами продуктовые карточки.
Гоцман осторожно разжал его ладонь, отобрал ножницы. Марк сперва не давался, но потом утихомирился и начал тонко, обиженно всхлипывать.
- Луидор - Люттоли - Исторический детектив
- Правый берег Егора Лисицы - Лиза Лосева - Исторический детектив / Шпионский детектив
- Две жены господина Н. - Елена Ярошенко - Исторический детектив
- Две жены господина Н. - Елена Ярошенко - Исторический детектив
- Дело Саввы Морозова - АНОНИМYС - Исторический детектив
- Чужая земля - Игорь Пресняков - Исторический детектив
- Золотой капкан - Виталий Гладкий - Исторический детектив
- Доска Дионисия - Алексей Глебович Смирнов - Исторический детектив
- Граф Соколов — гений сыска - Валентин Лавров - Исторический детектив
- Обманчивая тишина - Александр Александрович Лукин - Исторический детектив / Шпионский детектив